— Хорошо.

Я не хочу этого. Но то, с каким придыханием Малышев говорит о племяннике и с какой любовью о его матери, заставляет мое сердце дрогнуть и согласиться…

***

Глеб

— Малыш, я пришел! — хлопаю входной дверью и ухмыляюсь. Тишина. — Малыш, я приехал! Ты меня ждешь?

Громыхаю в коридоре и скидываю ботинки как вздумается, так, чтобы меня точно было слышно. Тишина. Прохожу в комнату, раздеваюсь, скидываю рубашку, всю испачканную в яркой губной помаде, и падаю на кровать. Меня практически вырубает.

И все-таки как хорошо, когда ты живешь один и ни от кого не зависишь. Хочешь — пей, хочешь — гуляй…

— Нашлялся и только сейчас явился?! — звучит ехидное в ночи.

Женский голос мгновенно проясняет мой разум. Я сижу и пытаюсь рассмотреть ту, что сидит в кресле у окна и сверлит меня взглядом.

— Ты кто? — голос не слушается и срывается.

— Жена.

— Какая еще жена… — мой язык даже отказывается это повторить. — Откуда ты вообще взялась?

— Опять, Вересов, ты за старое? Ты по этим своим клубам последние мозги растерял! Баб других охмуряешь, рубашка вот, — она кидает мне прямо в лицо доказательство моих измен.

Что за фигня? Я никогда не напиваюсь так, чтобы настолько не помнить, что в моей жизни происходит.

— А ну, — скриплю зубами, — выметайся из моей квартиры! Пока я не вызвал охрану.

Служба безопасности приедет минут через пять, только вот телефон надо найти. Оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, куда я его мог задевать.

— Из моей квартиры, дорогой. И это я, — она поднимает указательный палец вверх, — сейчас позвоню Сереже и скажу, что ты снова за старое…

И я просто дурею от происходящего. Какая-то девчонка… Да, именно девчонка. Ей на вид, наверное, от силы лет девятнадцать, она сидит и качает права в моей квартире. Да мне ее дядька подарил на юбилей. И откуда эта мерзавка знает моего безопасника?

Взгляд цепляется за стену. На ней фотографии, свадебные… Там я и эта девчонка.

Да твою ж… Тру изо всех сил лицо, моргаю раз пять, даже щипаю себя для верности, что это не плохой сон, срываю одну рамку со стены и несусь к окну.

— Если ты решила меня испугать этим некачественным фотошопом… — включаю напольную лампу и усиленно всматриваюсь.

Я вздрагиваю оттого, что на мои плечи ложатся прохладные ладони. Веду резко плечом и сбрасываю руки незнакомки со своих плеч.

— Тебя хоть как зовут, жена? — все-таки борюсь с тем трэшем, что успеваю наблюдать.

Девчонка стоит и дует губы, потом обхватывает лицо руками и начинает надрывно плакать. В ушах звенит, в памяти явные провалы. Я ее в первый раз вижу и, если это какой-то развод или розыгрыш, придушу организатора голыми руками…

***

«Мать моя женщина!» — выбегаю из собственной квартиры, потому что женские рыдания я на дух не переношу. А эта так умеючи свою плакалку врубила. У меня аж мороз по коже пошел от нее.

Как дебил, стою в подъезде в одних штанах и на босу ногу. Рубашку и обувь как-то недосуг было прихватить. И правда, зачем, и так сойдет. Главное — сейчас на соседей не напороться, потом по судам затаскают насчет аморалки и прочего.

Голова, словно орешек, раскалывается. Во рту жуткий сушняк, а в ушах до сих пор слышу плач этой Златовласки недоделанной.

— Соберись! — командую себе и пытаюсь вспомнить, что вчера было.

Все как обычно: клуб, девочки, выпивка в компании приятелей.

Набираю номер Германа. Гудок, еще гудок.

— О, Глеб, а ты чего это в такой час забыл, пропащий наш?

И если обозначение темного времени суток меня не смущает, то «пропащий» набатом звучит в сознании.

— Герман, если ты пошутил, то не смешно, — и собираюсь уже поведать другу совершенно сумасшедшую историю своего пробуждения, как Герман проговаривает, шепотом: — У меня Розалия[1] спит, все-таки уже седьмой месяц, ей тяжело. А ты чего, что, со своей поцапались? Мирка у тебя боевая. Под стать тебе, девка не промах.