Есть лишь несколько тех, кто помнит.

Но и обычные люди помнят многое, одергивает себя Таисия. Они помнят, как держать ложку, как ходить и как одеваться, они не забывают говорить: «добрый день», – и при встрече снимать шляпу. Они помнят о деньгах и, как правило, не забывают расплатиться за услугу. Они могут прочесть вывеску. И щурятся, будто что-то припоминают, когда разглядывают скрипучую табличку над входом в кафе Таисии. И всегда помнят свои любимые лакомства, которые они заказывают в кафе. Уж она-то старается, чтобы они их не забыли.

Мы живем на краю и ходим по краю. Мы рискуем упасть и не подняться, забыть и не вспомнить.

Таисия плотнее запахивается в шаль. Ее усилий не хватит, чтобы удержать всех, честно говоря, и тех, кого она держит, ей держать уже не под силу. Найти бы себе замену. Но кто согласиться? Разве что такая же глупышка, какой была она сама. Наверно, теперь таких и нет, все ученые.

***

– В древности считали, что человек – это его память. Но есть ли у нас «наши» воспоминания? Или это всегда чьи-то воспоминания? Чужие. Не наши. Воспоминания – это оружие, которые работает против нас. Этим оружием могут воспользоваться наши враги. А мы примем их за своих. Через воспоминания, которые мы считаем своими, и происходит взлом личности.

Взлом. Сейф. Ай думает об отцовском сейфе в кабинете. О наследном слитке, что спрятан в нем.

– Поэтому изменение так необходимо каждому из вас. Из нас.

Голос лектора звучит то тише, то громче. Он опускается до еле различимого бормотания, когда зачитывает с планшета то, что называется «общими сведениями» о строении мозга, о его физиологии, о функциональных зонах. И допускает ошибку. Говорит зона Брока, с ударением на о. Но мало, кто это слышит.

Броки в боки.

Ай слышит и вздрагивает. Ее выбрасывает из убаюкивающей монотонности лекции. Хотя она тут же сомневается: БрОка? БрокА? С чего она решила, что права, а лектор ошибся?

Дождь сыплет нитками драного полога с утра и до рассвета, не прерываясь. В окнах замка нет стекол, они хлынули, как вода, вниз, после распыления «химии» против подступившей травы, и застыли леденцовыми потеками на стенах. Те дети, кто, высунувшись в открытый проем, касались прозрачных наплывов, а потом лизали палец, думая ощутить сладость на языке, умерли, царапая ногтями горло. До сих пор никто не смеет приближаться к окнам.

«Наказательный» ряд парт, как раз у окон. Сюда долетают брызги дождя. Никто не может поручиться, что капля не коснется узоров на стене, а потом, отскочив, вопреки природным законам, не долетит до лица лоботряса.

Срединные ряды для успешных, тихих мышат с прилизанными волосами. Они скребут стилосами по планшетам. Записывают, зарисовывают.

Ай – возле окна. Голова мокрая, капли-бусины в волосах, а на ресницах – как слезы. Только что не соленые эти капли. Ай слизывает их, когда они, пробравшись по щекам, оказываются возле губ. Но иногда ветра пригоняют облака с океана, и тогда на губах оседает соль, а кожа натягивается и в глазах щиплет. Тогда Ай старается не облизывать губы, чтобы к обеду приправить пресный рис солью. Это одно из очевидных преимуществ – быть среди лоботрясов и бездельников – получать глоток соли, приятной, как привкус крови.

Голова профессора растет к потолку. Если приглядеться, то можно различить витки. Она лысая и синюшная от многочисленных развилок вен. Вызывает тошнотворные ассоциации со сваренным до синевы яйцом вкрутую. Желток такого переваренного яйца застревает в горле сухомяткой.

– Почему Зыбь так важна? Почему мы не объединимся и не поможем несчастным, живущим в вокруг Замка? Почему мы не зафиксируем слой? Как это делается в городах, к примеру?