Идиотка. Безвольная совершенно… Хватит.

— Соф… — неожиданно слышу негромкий, но оглушительный голос Андрея возле двери в ванную. — Открой мне, пожалуйста.

Вздрагиваю. Какой-то треснутый у него голос. Обычно я любила в нём эту чуткость, но сейчас подбешивает. Не хочу опять придумывать претензии. Не могу. Особенно, когда рвутся настоящие, когда сдерживаться уже невозможно.

— Ладно, можешь не открывать, — не унимается Андрей. — Как ты? — он спрашивает надломано и тут же тяжело вздыхает: — Блять... Сам знаю, как.

Сердце пропускает удар. В смысле знает?

Ухмыляюсь горько. Не так уж сложно догадаться — из меня актриса очень так себе. Посыпалась чуть ли не с самого начала, каждую секунду реветь была готова. Ещё и эта фразочка про укусы вырвалась…

— Я знаю, что ты видела то, что у меня на шее, — выдавливает Андрей. — Не хотел говорить, история стрёмная. В общем, я был в лифте, там толкучка, а она прицепилась. Новенькая у нас в офисе, та ещё шалава. К твоему отцу тоже проявляла знаки внимания. Не к одному, так к другому прицепится. Можешь спросить его.

Леденею.

«Можешь спросить его»…

Как цинично. Лгун несчастный. Его шалава с ним же обсуждала моего папу в этом плане, раз написала, что Андрей справился лучше. Мразь. Мрази. Оба.

Клокочущая ярость почти вытесняет тоску. Если бы муженёк хотя бы правду сказал… Хотя бы часть её. Тогда можно было хотя бы поверить, что действительно жалеет о чём-то. А так нет, только за компанию трясётся.

Хрен ему, а не компания. Мудак.

— Я её, конечно, оттолкнул. При всех было неловко, потом её выволок и высказал, — добавляет Андрей, а я всё молчу.

И не столько даже из вредности — и слова выдавить не могу. Боюсь сорваться в истерику и забиться в жалких рыданиях. Снова кусаю губы. Ярость и тоска требуют выхода.

Хочется врезать Андрею, разбить недавно целующие меня губы, расцарапать ему шею на месте следов суки. Бросить ему в лицо всё, что думаю про его жалкую ложь. Дать понять, что я в курсе далеко не только измены. И что вот-вот папа тоже будет знать.

Но нельзя. Не сейчас. Потому что папа пока как раз не в курсе и не до того ему. Я совсем недолго с ним говорила — попросила, чтобы Андрея забрал сегодня на работу, сказала, что поссорились и мне плохо. Он не стал задавать лишних вопросов, дал понять, что со мной и в случае чего приедет. Я сказала, что не надо, что не так всё критично и мне просто хочется сегодня побыть одной.

Конечно, это было неправдой. Всё офигеть как критично. Но не срывать же папу с важных переговоров…

— Ничего не было, слышишь? — в голосе Андрея уже отчаяние.

Забеспокоился как. Моё молчание его явно напрягает. Я бы позлорадствовала, но не могу. Меня трясёт от накрывающего окончательно осознания, что вся наша любовь односторонней была. Только моей. Для него — лишь циничная игра. Как я могла не замечать?..

— Я ведь только тебя люблю, маленькая, — говорит с таким чувством, что предательский всхлип всё же срывается у меня с губ. Так правдоподобно…

Как и всё в нашей жизни.

Затыкаю себе рот рукой. Дрожу, оседая на пол.

Не хочу… Не хочу плакать при Андрее, да и вообще показывать ему, насколько мне больно. Будто этим не просто выдам себя, а обезоружу. Стану максимально уязвимой, хотя куда уж больше?

И разве сильнее ударить он сможет вообще?

— Соф… — надрывается там за дверью Андрей. — Ты скажешь что-нибудь?

Видимо, не слышал всё-таки всхлипа и думает, что я говорить способна. Представляет хотя бы, что я испытываю? Сомневаюсь. Для него ведь, как оказалось, естественно играться с чувствами людей, использовать их, ходить по головам. На такое способен только не просто циничный, а даже бесчувственный человек.