А я-то думала, что самое страшное в жизни – стареть. Какая глупость. Самое страшное – остаться одной, когда тебе сорок пять и ты не умеешь жить иначе, чем вдвоём.

Позже, много позже, лёжа без сна в спальне, я слышала, как он ходит по гостиной. Знакомые шаги, звук открываемого шкаф. Он уже собирал какие-то свои вещи. Торопился уйти из жизни, которую мы строили вместе. К молодой женщине, которая ждала его где-то в городе, в своей квартире, со своими надеждами.

А я лежала, глядя в потолок, и пыталась понять, где именно мы сбились с пути. В какой момент его "я люблю тебя" превратилось в "я больше не люблю тебя". И почему я не заметила этой перемены?

Под утро, когда февральская тьма начала сереть, я наконец уснула. Мне снилось, что я готовлю ужин. Всё тот же ужин, снова и снова. Проклятая утка с апельсиновым соусом, которую никто никогда не попробует.

Я проснулась от звука закрывающейся двери. Он ушёл, не попрощавшись. Двадцать пять лет и один день – всё, что нам было отмерено.

Так я осталась одна. В квартире, наполненной его вещами, его запахом, нашими общими воспоминаниями. С разбитым сердцем и пустыми руками.

Я готовила ужин, когда моя жизнь закончилась. А теперь мне предстояло выяснить, что будет дальше.

Утро встретило меня безжалостной ясностью. Солнце било сквозь неплотно задёрнутые шторы, которые я забыла закрыть вечером. Первые секунды после пробуждения были милосердны: сознание ещё плавало в тумане, не помня о вчерашней катастрофе. Но потом реальность обрушилась на меня всей своей тяжестью.

Саша ушёл.

Я лежала в нашей супружеской постели, теперь слишком просторной для меня одной, и пыталась осознать этот факт. Ушёл. К другой женщине. Молодой. Которая не варила ему по утрам кофе четверть века. Которая не знает, что он морщится от запаха лаванды и не выносит, когда в супе слишком много соли.

Первое, что я сделала – потянулась к телефону. Внутри дрогнула глупая надежда – вдруг он передумал? Вдруг всё, что произошло вчера – чудовищная ошибка, помутнение рассудка, временное безумие? Вдруг сейчас он позвонит и скажет, что возвращается?

Но на экране не было оповещений ни в виде сообщений, ни в виде пропущенных звонков.

Я сама набрала его номер. Один гудок, второй, третий…

– Вера, – его голос звучал устало и отстранённо. – Извини, я сейчас не могу говорить. На совещании.

Конечно. Совещание. Бизнес не ждёт. Даже когда рушатся семьи.

– Ты… – голос предательски дрогнул. – Ты правда ушёл? Насовсем?

Пауза. Я слышала его дыхание в трубке, негромкие голоса где-то на фоне.

– Да, – наконец ответил он. – Мы поговорим обо всём позже. Я позвоню.

Короткие гудки. Я смотрела на экран телефона, словно на нём могло появиться что-то ещё. Какое-то объяснение, способное сделать происходящее менее болезненным.

Квартира была непривычно тихой. Обычно в это время я уже готовила завтрак, слушала новости, планировала день. Сейчас же я просто сидела на кровати, не в силах заставить себя встать. Зачем? Для кого?

Взгляд упал на фотографию на прикроватной тумбочке – мы с Александром в день нашей свадьбы. Я, двадцатилетняя, в простом белом платье, с цветами в волосах. Он – худой, лохматый, в костюме с чужого плеча, смотрит на меня так, словно я – чудо, которое каким-то образом досталось ему. Кто те люди на фотографии? Я их больше не знаю.

***

Мы познакомились на дне рождения общего друга. Я училась на филфаке, Саша на экономическом. У него уже тогда был маленький бизнес, какая-то торговля компьютерными запчастями, которые он возил из Финляндии. Он выделялся среди моих однокурсников – целеустремлённый, серьёзный, с ясными планами на будущее. В то время, когда мы все жили сегодняшним днём, он уже строил завтрашний.