— У Фриды не было прямых родственников: ни детей, ни братьев с сестрами, — спокойно отвечает мужчина. — Даже оповещать о ее безвременной кончине было некого. Поэтому…

— Она уже некоторое время просила меня к ней приехать, — спокойно сообщаю я. — К сожалению, в путь с совсем крохой зимой отправляться было неразумно. Жаль, что я немного не успела.

И откуда во мне появляется вся эта уверенность? Наверное, его наглость побудила во мне протест, достаточный для того, чтобы утереть нос мэру.

— И, вообще-то, я была бы благодарна, если бы вы представились, прежде чем заявлять права на пекарню.

Ухоженное лицо мэра начинает покрываться красными пятнами.

— Я Аластор Форту, мэр Соргота, — чуть ли не рыча, говорит он. — А вот кто вы?

Я пожимаю плечами, пытаясь сохранить спокойствие на лице. А сердце-то все быстрее бьется от волнения.

— Меня зовут Летиция, я двоюродная внучка Фриды и, соответственно, наследница пекарни.

Аластор уже не может сохранить лицо и свою надменность, он сжимает челюсти, прищуривается:

— Назваться-то ею может каждый, а вот доказать…

— Документы будут доказательством?

Я отхожу, чтобы обойти прилавок и взять бумаги из сумки, мэр собирается пройти за мной, но я останавливаю его, подняв руку:

— Постойте здесь, я вам не разрешала входить.

Аластор замирает на месте, шокированно глядя на меня. Похоже, к такому он не привык. А я не привыкла впускать в свой дом непрошенных гостей — нечего им тут делать.

С лестницы спускается ещё более подросший котенок, доходит до угла прилавка и садится в позу копилки, гипнотизируя своими золотыми глазами мэра. Как будто мысленно говорит: “Я слежу за тобой, человек. Только попробуй что-то не то сделать, я тогда… Умурмяу тебя!” Далеко этот котяра пойдет.

Дэйрон начинает пыхтеть, ворочиться, искать грудь. Совсем голодный… Да только вот Алтее-то и предложить нечего, ведь она ни дня не кормила. “Грудь портится”. Глупая…

Нахожу бумаги и показываю мэру. Он хочет взять их в руки, да только я не позволяю: экземпляр один, восстановить не выйдет, если Аластору вздумается избавиться от доказательств родства.

Еще одна моя удача состоит в том, что рядом с документами Летиции находится письмо от Фриды, написанное местным писарем из храма Всеблагого. Даже с церковной печатью, поскольку они отправляли послание.

Мэр придирчиво изучает всё, вчитывается в каждую строчку, несколько раз поднимает на меня неприязненный взгляд и порывается вытащить из моих пальцев бумаги. Молчит, думает, а потом внезапно выдает:

— Нира Летиция. Ну вы же понимаете, что пекарня требует даже не просто ухода, она требует значительного ремонта. Фриде уже не хватало сил, чтобы содержать ее в приличном виде, — наставительно говорит Аластор. — Сами посмотрите: и вывески уже нет, и мебель тут весьма старая, да даже черепица уже сломана, потому крыша наверняка в сильные дожди протекает.

Тут мне сложно с ним поспорить. Как и у многих пожилых людей, особенно когда они болеют, сил хватает разве что делать так, чтобы совсем не развалилось. А лишних денег, чтобы кого-то нанять, я думаю, у Фриды не водилось.

У меня их тоже нет, потому мне придется непросто…

— Так вот, — заметив на моем лице сомнение, продолжает мэр. — Мы можем легко договориться: я найду вам более-менее приличный домик… Где-нибудь… А вы просто отдадите мне эту убогую пекарню.

Вот зря он это сказал. Протест, который только-только поугас, разгорается с новой силой. Пекарня — не убогая, а “домик где-нибудь” звучит ой как сомнительно! И на следующей фразе я убеждаюсь, что все же из Аластора переговорщик отвратительный!