Встретив их, Афанасий беседовал с ними словами духовной премудрости, ибо уста его были исполнены благодати Святого Духа. Они же так усладились этими словами, что желали навсегда остаться с ним, если бы было возможно им освободиться от своих должностей и от суеты мирской. Вернувшись к преподобному Михаилу, они сказали ему:

– Благодарим тебя, отче, что ты показал нам сокровище, «сокровенное на селе» паствы твоей.

Старец же, призвав Афанасия, велел ему снова предложить учительное слово о спасении души к пришедшим, и благодать Господня так сильно действовала в его устах, что слушавшие умилялись над словами его, сокрушаясь сердцем своим, и плакали. И сам старец удивлялся благодати учения, исходившего из уст Афанасия.

С тех пор Никифор-воевода и Лев-патриций сильно привязались к блаженному Афанасию. Придя к нему наедине, Никифор открыл ему свою мысль:

– Я желаю, отче, уйти от бури мирской, избегнуть житейских попечений и в безмолвии иноческом поработать Богу. Это желание и намерение образовалось во мне под влиянием твоих боговдохновенных слов, и я имею надежду на твои святые молитвы, что получу желаемое.

Блаженный же Афанасий отвечал ему:

– На Бога возложи надежду твою, господин, и Он устроит жизнь твою, как Ему будет угодно…

После длительной беседы воевода и патриций продолжали свой путь, получив великую пользу для душ своих.

Преподобный Михаил задумал сделать Афанасия после себя игуменом, так как сам он был стар и приближался к смерти. Узнав об этом, Афанасий, хотя и тяжко было ему расставаться с любимым им отцом, боясь тяготы начальствования и считая себя недостойным пастырского сана, пошел оттуда и скитался по горе Афонской, обходя пустынных отцов, возбуждая себя к большим подвигам примером их добродетельной жизни. Он встретил нескольких братий, живших недалеко друг от друга в каменных пещерах, поселился с ними и подражал жестокому их житию. Он вовсе не заботился о плоти, об одежде, о пище, о каком-либо имуществе. Он терпел мороз, зной и голод со сладостью Бога ради, питался дикими овощами, растущими в пустыне, в определенное время вкушая их в небольшом количестве.

В то время прп. Михаил Малеин отошел ко Господу, и Афанасий, узнав об этом, оплакивал его, как сын отца. Вслед за тем он узнал, что Никифор-воевода с братом своим Львом-патрицием должны были следовать мимо места, где находился Афанасий. Боясь, чтобы пришельцы не отыскали его, он оставил пустынников, с которыми жил, так как прочая пустынная братия их знала и часто посещала, и удалился в дальнюю обитель, называвшуюся по-гречески «Тузига». Там он встретил некоего старца, безмолвствовавшего в пустыне вне обители, и просил его, чтобы он принял его к себе. Себя Афанасий назвал Варнавою, чтобы его и по имени не могли найти.

Старец стал расспрашивать его, кто он, откуда, почему сюда пришел. Афанасий сказал ему: «Я из корабельщиков, отче, потерпел несчастье, обещался Богу отречься от мира и оплакивать грехи мои. Поэтому я облекся в этот святой иноческий образ и, наставляемый Богом, пришел сюда, к твоей святыне, желая остаться с тобой и быть тобою наставляемым на путь спасения. Имя же мое – Варнава».

Старец поверил словам его, принял к себе, и мнимый Варнава стал жить со старцем, повинуясь ему во всем, как отцу.

Однажды он сказал старцу: «Научи меня, отче, грамоте, чтобы я мог хоть понемногу читать псалтирь. Когда я был в миру, я не знал ничего кроме морского дела».

Афанасий представился некнижным, чтобы его не узнали те, которые искали его. Старец написал ему алфавит и учил его, как безграмотного простеца. Афанасий представлялся, что с трудом одолевает премудрость грамоты, так что старец даже печалился, иногда же, разгневанный им, отгонял его от себя. Мнимый же Варнава говорил тогда со слезами: «Не отгоняй меня, отче, безумного и худого, но потерпи Бога ради и помоги мне молитвами твоими, чтобы Господь подал мне разумение письма». И стал ученик мало-помалу как бы понимать слоги и вселил в старца надежду, что он усвоит то, что ему преподают.