Ну, вдруг да и окажется еще
пока не поздно что-нибудь увидеть,
почесть за благо и принять в расчет.
1998

В творческой лаборатории

Если ты еще не в курсе,
я скажу тебе, читатель:
все зависит от контекста,
все буквально, даже я!
Все зависит от контекста,
например, краса девичья
от количества «Смирновской»
и от качества ее.
Так что качество мое
и количество твое
уж никак не абсолютны
и зависят не от нас,
а зависят, повторяю,
от контекста, мой читатель,
вне контекста, к сожаленью,
не бывает ничего!
Абсолютно ничего,
кроме Бога одного.
Это, в общем, очевидно,
хоть досадно и обидно.
Оскорбительно зависеть
от такой вот хреноты!
Это все вполне понятно,
хоть подчас и неприятно,
но контекст не выбирают,
так же, впрочем, как тебя.
1998
* * *
См. выше, и выше, и выше,
в такую забытую высь,
которой, ты помнишь, когда-то
с тобой мы безумно клялись!
И клятву сию мы сдержали!
А толку? А толку нема…
Ты помнишь, как нам обещали,
что ждут нас тюрьма да сума,
и прочие страхи и охи,
высокой трагедии жуть?
И вот, как последние лохи,
мы дали себя обмануть.
Какая уж к черту трагедья!
Напрасно рыдает Пьеро!
Не верует в наши легенды
по трудоустройству бюро!
Молчите, проклятые книжки,
бумажки, цитаты, понты!..
См. ниже, и ниже, и ниже,
и ниже, и тише воды.
1998

20 лет спустя

Гений чистой красоты…
Вавилонская блудница…
Мне опять явилась ты —
перси, очи, ягодицы!
В обрамленье этих лет,
меж общагой и казармой,
глупый, смазанный портрет
засветился лучезарно.
На теперешний мой взгляд —
блядовита, полновата.
Из знакомых мне девчат
были лучшие девчата.
Комбинация, чулки,
и кримпленовое мини,
и Тарковского стихи —
нет вас больше и в помине.
Пиво на ВДНХ,
каберне, мицне, фетяска…
Кто здесь, книжник, без греха,
бросит пусть в тебя, бедняжка.
Был ребяческий разврат
добросовестен и вправду.
Изо всех моих утрат
помню первую утрату.
Пидманула-пидвела,
ДМБ мне отравила.
Ты в сырую ночь ушла —
знать, судьба меня хранила.
Это было так давно,
что уж кажется красиво,
что сказать тебе спасибо
мне уже немудрено.
1998
* * *
Даешь деконструкцию! Дали.
А дальше-то что? – А ничто.
Над кучей ненужных деталей
сидим в мирозданье пустом.
Постылые эти бирюльки
то так мы разложим, то сяк,
и эхом неясным и гулким
кромешный ответствует мрак.
Не склеить уже эти штучки,
и дрючки уже не собрать.
И мы продолжаем докучно
развинчивать и расщеплять.
Кто делает вид, кто и вправду
никак не поймет, дурачок,
что шуточки эти не в радость
и эта премудрость не впрок.
И, видимо, мира основы
держались еще кое-как
на честном бессмысленном слове
и на простодушных соплях.
1998
* * *
Зимний снег,
и летний зной,
и осенний листопад,
и весенняя капель —
сердцу памятны досель,
сердцу много говорят.
Говорят они о том,
что позаросло быльем,
что со Светою вдвоем
чувствовали мы,
и со Светкою другой,
и с Тамаркой роковой,
с Катериной,
и с Мариной,
как-то даже с Фатимой!
Говорит со мной Природа
о делах такого рода,
что, пожалуй, не к лицу
слушать мужу и отцу.
Ты ответь, натурфилософ,
почему любой ландшафт
вновь родит во мне желанье
слушать робкое дыханье,
выпивать на брудершафт?..
Борода седа уже.
Я уже на рубеже.
Божий мир и впрямь прекрасен.
Время думать о душе.
1998

* * *

Я знаю, не вспомнишь ты, милая, зла…

А. Блок
Когда я уйду…
и когда я вернусь…
когда я исчезну вообще —
нашмыганным носом прижавшись к стеклу,
ты вспомнишь, дружок, обо мне!
Ты вспомнишь, как так же, сквозь то же стекло
ждала ты под утро меня.
Небритый и потный, в тяжелом пальто
спешил я и каялся я,
скользя по раскисшей московской зиме —
ее, как меня, развезло…
Ты вспомнишь и вздрогнешь, дружок, обо мне
и всхлипнешь над этим пальто,
и вспомнишь закат за окном, и в окне