– Застегнутым на все пуговицы и без носков?

– Внутренне застегнутым. У моей бабушки есть такое выражение – «Впускай в себя проблемы не дальше пуговицы». Это означает, что мало что настолько важно, чтобы впускать это в душу. Так вот и дядя Борик мало кого пускал дальше пуговицы. Понять, что скрывается за его напускной лихой веселостью, было абсолютно невозможно.

Что ж, именно такие люди чаще всего кончают с собой. Зубову, в отличие от девицы, это было хорошо известно. Ладно, ждать истины осталось недолго.

– Оставьте мне свой телефон, Велимира Брониславовна, – сказал он, чувствуя, что к концу этого длинного дня все-таки устал. И вообще, у него же сегодня день рождения. – Я завтра оповещу вас о результатах экспертизы и скажу, когда можно забирать тело. Вы до дома сами доберетесь?

– А что, вы собираетесь меня подвезти?

– Нет, у меня нет машины. Я живу неподалеку от работы, – сквозь зубы бросил он.

Ему ясно надо дать понять, что ни на какой интерес, помимо сугубо профессионального, эта девица рассчитывать не может.

– Тогда тем более уверяю вас, что прекрасно доберусь до дома. У меня, в отличие от вас, машина есть, и она припаркована у дома дяди Савы. Я собираюсь туда вернуться, потому что действительно тревожусь, что с ним могло случиться. Если он по-прежнему не вернулся, то я…

– Что вы сделаете? – Зубову внезапно стало любопытно, что предпримет эта странная девица, за дурацким видом которой, пожалуй, скрываются и ум, и характер.

– Позвоню папе, – сказала Велимира. И он улыбнулся, так по-детски это прозвучало.

Вечер своего дня рождения майор Зубов провел в одиночестве, впрочем как и все свои остальные вечера. Дома он очутился почти в двадцать три часа, закинул в стирку одежду, пропахшую моментально въедающимся запахом мертвецкой, и мимоходом с сожалением подумал о том, насколько тот неприятен не привыкшей к нему Велимире Борисовой. Принял душ, с удовольствием ощущая стекающие по телу потоки горячей воды, смывающей грязь не только с тела, но и с души, сварил глинтвейн из найденной в холодильнике бутылки вина, выпил его, сидя на подоконнике и глядя в чернеющий темнотой двор-колодец.

По-хорошему, следовало позвонить Дорошину и рассказать о том, чем обернулось его маленькое поручение, но почти в полночь звонить в семейный дом с двумя маленькими детьми Алексей считал неправильным и оставил это на утро, решив, что за ночь уже вряд ли что-то изменится. В сон он провалился сразу, как только голова его коснулась подушки, и утром пробудился свежим и готовым к работе, совершенно не рефлексируя о том, что стал на год старше.

На утренней оперативке он первым делом сообщил, что вчера вечером установил личность потерпевшего. Точнее, следователю Никодимову он позвонил сразу по приезде в морг, как того требовали субординация и служебные правила, гласные и негласные, а вот подробности случившегося оставил на утро, справедливо полагая, что подозрительному Никодимову придется долго и обстоятельно объяснять, как он вообще оказался в квартире Волкова и как выяснил личность Самойлова.

Так и оказалось.

– Все частными расследованиями балуетесь, – буркнул Никодимов. – Сообщить бы в вышестоящие инстанции, что вы в рабочее время выполняете распоряжения подозрительных личностей. Да только, во-первых, жалко тебя, дурака, а во-вторых, надо признать, что, если бы не твоя самодеятельность, мы бы фамилию этого Самойлова еще до морковкина заговенья устанавливали. Повезло тебе, Зубов, что я сегодня добрый.

Алексей хотел сказать, что полковник Дорошин – не подозрительная личность, а легенда сыска, хорошо известная не только в родном городе, но и за его пределами, да не стал, чтобы не злить Никодимова понапрасну. И так можно считать, что буря улеглась, не начавшись, и головомойки, вполне реальной при существующих обстоятельствах, он счастливо избежал. Вот и не надо будить спящую собаку, как говорится.