Все поражены были таким ужасным приказанием; каждому казалось, что он видел над собою топор ликтора, и воины оставались безмолвными скорее вследствие страха, чем вследствие сдержанности. Поэтому, простояв некоторое время в глубоком молчании, они только тогда пришли в себя, когда полились потоки крови из обезглавленного тела, и внезапно поднялись ничем не сдерживаемые жалобы, сопровождаемые неумолкаемыми воплями, и проклятия. Тело юноши покрыто было снятыми с неприятеля доспехами, вынесено за вал лагеря настолько торжественно, насколько это вообще возможно при участии товарищей-соратников, и сожжено на приготовленном там костре; приказы же Манлия после этого стали предметом страха не только в его время, но продолжали служить примером ужасной строгости и впоследствии.

8. Зато вследствие этого жестокого наказания воины более прежнего стали повиноваться своему полководцу: не только дневные и ночные караулы, а также порядок в замещении постов перед лагерем исполнялся везде с большей точностью, но также в последнем сражении, когда вышли на поле битвы, та же строгость принесла свою пользу. Борьба эта была весьма похожа на борьбу во время гражданской войны; до такой степени ни в чем не было разницы между латинскими и римскими порядками, за исключением лишь мужества.

Прежде римские войска имели круглые щиты; но с того времени, как войско стало получать жалованье, оно обзавелось продолговатыми щитами вместо круглых. Первоначально войска строились фалангами, подобно македонским, а впоследствии образовали боевую линию, построенную по манипулам. Наконец, римское войско было разделено на значительное число отделений, причем каждое из таких отделений заключало в себе по 60 воинов, по 2 центуриона и по одному знаменосцу. Первый ряд в боевом строю составляли гастаты, числом в 15 манипулов, отстоящих один от другого на небольшом расстоянии. Манипул содержал в себе 20 легковооруженных воинов, а все остальные были вооружены продолговатыми щитами; легковооруженными же назывались те воины, которые носили только метательное копье и пику. Это был передовой отряд в битве и состоял из цветущей молодежи, годной для отправления военной службы. За ними следовал отряд более окрепших воинов, разделенных на столько же манипулов; они именовались принципами и все вооружены были продолговатыми щитами и отличным оружием. Вышеупомянутый отряд войска из 30 манипулов называли антепиланами[487], так как 15 других рядов помещалось уже позади знамен; из них каждый в свою очередь подразделялся на три части, из которых каждая первая часть носила название «пил»: ряд состоял из трех знамен, а при знамени было 186 человек. За первым знаменем следовали триарии, опытные воины испытанной храбрости; за вторым следовали рорарии[488], помоложе и менее отличившиеся; под третьим шли «причисленные» [489], наименее надежный отряд, почему и помещавшийся в последнем ряду.

Когда войско построено было в таком порядке, гастаты прежде всех начинали сражение. Но если они не были в состоянии одолеть врага, они медленным шагом отступали назад, и их тотчас принимали принципы в промежутки между своими рядами. Тогда сражались принципы, а за ними следовали гастаты. Триарии располагались позади своих знамен, вытянув левую ногу[490]; плечом они опирались на щиты, а копья с поднятым вверх острием держали воткнутыми в земле, представляя из себя боевую линию, обнесенную точно палисадом.

Если и принципы имели мало успеха в битве, то они из первого ряда отступали мало-помалу к триариям: отсюда для обозначения крайней опасности и вошло в пословицу выражение «дело дошло до триариев». Тогда триарии поднимались с места, приняв принципов и гастатов в промежутки между своими рядами, тотчас как бы загораживали этими сомкнутыми рядами все выходы и, образовав таким образом сплошную фалангу, быстро нападали на неприятеля, не имея уже больше позади себя никакой надежды. Для неприятелей этот момент был самый ужасный: преследуя как бы побежденных уже противников, они замечали вдруг наступающий на них новый, еще более многочисленный боевой отряд.