Сенат также изъявил свое согласие на войну, и консулы, набрав две армии, пошли через область марсов и пелигнов и, соединившись с самнитским войском, разбили лагерь у Капуи, где собрались уже латины и их союзники.

Здесь во время сна, говорят, оба консула имели одно и то же видение: им представился муж, больший ростом и внушительнее обыкновенного смертного, который сказал, что с одной стороны должен быть принесен в жертву подземным богам и Матери Земле[486] вождь, а с другой – войско; на чьей стороне вождь обречет на смерть неприятельские легионы и сверх того самого себя, тому народу и той стороне будет принадлежать победа. Сообщив друг другу эти ночные видения, консулы признали необходимым для отвращения гнева богов принести в жертву животных; вместе с тем они постановили, чтобы один из них исполнил веление судьбы, если гадание по внутренностям животных будет предвещать то же самое, что они видели во сне.

Когда же ответы гаруспиков согласовались с тем религиозным убеждением, которое они молча носили уже в своей душе, тогда созваны были на совет легаты и трибуны и открыто объявлена воля богов для того, чтобы добровольная смерть консула не повергла в ужас войска во время самой битвы. По взаимному согласию было решено, чтобы тот из консулов обрек себя на смерть за народ римский и квиритов, на чьей стороне войско римское начнет отступать. Обсуждали на совете и вопрос о том, что если когда-либо, при ведении какой-либо войны, применяли всю строгость военной власти, то теперь именно военная дисциплина должна быть доведена до обычной в древние времена суровости. Заботу вождей усиливало то обстоятельство, что предстояла война с латинами, которые по языку и нравам, по способу вооружения и особенно по военной организации нисколько не отличались от римлян: воинам с воинами, центурионам с центурионами, трибунам с трибунами приходилось нередко стоять по-товарищески, в одних гарнизонах и служить попеременно друг с другом в одних и тех же манипулах. Поэтому, чтобы воины вследствие какой-нибудь ошибки не попали в ловушку, консулы издали приказ никому не сражаться с врагом вне строя.

7. В числе прочих начальников конных отрядов, отправленных во все стороны на разведку, находился и сын консула Тит Манлий; подобно другим, и он заехал случайно со своим отрядом за неприятельский лагерь и находился от первого поста едва на таком расстоянии, на каком можно бросить дротик. Там стояли тускуланские всадники под командой Гемина Меция, человека известного между своими как знатным происхождением, так и подвигами. Последний тотчас узнал римских всадников и во главе их выдающегося между ними консульского сына, потому что все, и особенно знатные лица, были знакомы друг с другом, и сказал: «Не с одним ли отрядом, римляне, вы хотите вести войну против латинов и союзников? Что же между тем будут делать консулы и оба консульские войска?» «Они явятся в свое время, – возразил Манлий, – а с ними явится, как свидетель нарушенных вами союзных договоров, и сам Юпитер, который еще больше имеет могущества и силы. Если мы, сражаясь при Регилльском озере, вполне вас удовлетворили, то и теперь, конечно, мы будем стараться действовать так, чтобы наш военный строй и стычки с нами не слишком вам пришлись по душе». В ответ на эти слова Гемин выехал немного вперед своих воинов и сказал:

«А вот в ожидании того дня, когда вы с бóльшим напряжением двинете свои войска, не угодно ли тебе помериться со мною силами, чтобы уже на основании исхода нашего единоборства можно было сейчас определить, насколько латинская конница превосходит римскую?» Гнев ли привел в волнение гордого юношу, или стыд отказаться от поединка, или неодолимая сила рока, но вот, забыв об отцовской власти и об эдикте консулов, он бросился стремительно в битву, в которой победа или поражение не составляли для него большой разницы. Остальные всадники раздвинулись как бы для зрелища, и на образовавшемся пустом пространстве борцы верхами понеслись друг на друга. Они столкнулись с взятыми наперевес копьями: Манлиево копье прошло над шлемом противника, Мециево упало через шею лошади. Затем они поворотили лошадей назад, и Манлий первый, поднявшись для повторения удара, вонзил копье свое меж ушей Мециевой лошади. Тогда лошадь, почувствовав боль от этой раны, встала на дыбы и так сильно потрясла головой, что сбросила всадника; и в то время как он, опираясь на копье и щит, пытался оправиться после тяжелого падения, Манлий вонзил ему копье в горло, так что оно прошло сквозь ребра и приковало его к земле. Сняв с противника доспехи, Манлий возвратился к своим. Отсюда, в сопровождении ликующего от радости отряда, он поспешил в лагерь, а затем в палатку главнокомандующего к отцу, не зная, каковы будут последствия его поступка – ждет ли его похвала или наказание. «Чтобы все, отец мой, видели во мне твоего сына, – сказал он, – я, будучи вызван на единоборство, приношу тебе эти всаднические доспехи, которые я снял с убитого мною врага». Лишь только консул услышал эти слова, он отвернулся от сына и приказал немедленно подать сигнал к собранию. Когда воины собрались в большом количестве, консул сказал: «Тит Манлий! Не уважая ни консульской власти, ни отцовского авторитета, ты сразился с врагом вне строя, вопреки нашему приказу; насколько это от тебя зависело, ты нарушил военную дисциплину, благодаря которой до сих пор держалось римское могущество, и поставил меня в такое положение, что я принужден буду предать забвению или государство, или себя самого и своих. Поэтому лучше нам понести наказание за свою вину, чем государству искупать наши грехи с таким вредом для себя; поступив так, мы будем служить, хотя печальным, но полезным на будущее время примером для юношества. Меня, конечно, как врожденная любовь к своим детям, так и настоящее доказательство твоей храбрости, которая, впрочем, вытекает из ложного представления о чести, располагают в твою пользу; но с другой стороны, так как или смерть твоя должна утвердить приказания консулов, или безнаказанность навсегда отменит их, то я полагаю, что, если в тебе есть хотя капля моей крови, ты и сам не откажешься восстановить своею казнью ту военную дисциплину, которая по твоей вине была нарушена. Иди, ликтор, и привяжи его к столбу».