Однако понятия сочувствия или альтруизма не охватывают всех неэгоистических интересов. Во-первых, индивид может быть заинтересован не только в уровне благосостояния или потребления другого индивида, но и в том, каким образом этот уровень достигнут. Индивид может желать внести активный вклад в благосостояние другого. Как отметил Эрроу, желание внести такой вклад может иметь существенно иные последствия, чем простой альтруизм. Если многие состоятельные люди предпочитают высокий уровень потребления для бедных, то уровень потребления бедных является общественным благом для состоятельных. Если же каждый желает внести вклад в помощь бедным, то проблема общественных благ исчезает.[239] В более общем виде этот аспект индивидуальной мотивации, связанный с агентскими отношениями, – желание делать что-либо, а не просто пользоваться результатами того, что делается, – имеет важные последствия для моделирования предпочтений и выбора.[240]

Сен выдвигает еще одно различие – между сочувствием (sympathy) и «обязательством» (commitment). Рассмотрим пример солдата, выполняющего обязанности часового. Его мотивация стояния на посту может включать эгоистический страх наказания и сочувственную заботу о благе тех, кого он охраняет. Но его мотивация может также включать и желание исполнить свой долг, действовать согласно признаваемому обязательным для себя кодексу поведения. Сен предлагает определять «обязательство» в терминах желания осуществлять действие (в данном случае – стоять на посту) даже в том случае, если бы благосостояние часового, включая компоненты и эгоизма, и сочувствия, в результате сократилось.[241] Экономисты, выученные теорией выявленных предпочтений, могут поддаться искушению и начать доказывать, что если агент делает выбор в пользу стояния на посту, то он, должно быть, предпочел это делать, и это повышает его благосостояние. Но определение предпочтения, выбора и уровня благосостояния вызывает слишком много важных вопросов. Даже если было бы возможно формально смоделировать выполняющего обязательства агента как максимизирующего полезность, представляется целесообразным не делать этого. Ибо тогда можно начать рассуждать о том, какую роль могла бы играть мораль в ограничении выбора, и признать связанные с выполнением обязанностей особые проблемы самоконтроля и слабости воли.

Следует ли определить действие индивида, совершаемое против собственных узких интересов из сочувствия или долга, как иррациональное? Этот вопрос решится, если уточнить структуру внутренней мотивации. Если позиция состоит в том, что рациональное действие означает действие в соответствии с эгоистическими предпочтениями, то ответ – «да». Если целевая функция, максимизируемая агентом, включает элемент сочувствия, но исключает элемент «обязательства», то ответ также будет положительным. Но если принципиальная позиция состоит в том, что рациональное действие означает действие на основании понимания субъектом добра, то ответ будет «нет».[242] Важно уметь провести эти различия, хотя бы потому, что заявляемая «иррациональность» морального обязательства должна быть отделена от иррациональности страсти, кровной мести или шизофрении.

До сих пор речь шла о действиях индивида с набором сложных, но предположительно фиксированных мотиваций. Однако может возникнуть также проблема обдумывания, оценки, а иногда и пересмотра мотивов или оснований для действий. В этом отношении особенно полезными могут быть методы множественных систем предпочтений и предпочтений высшего порядка. Множественные системы предпочтений весьма натурально моделируют внутренний конфликт, связанный, например, с таким личностным выбором, как курить или не курить,