Буйный ветер щекочет воду канала, рябь серебится, перекатываются крохотные волны, облизывают каменную оправу воды, пробуя на прочность свою узкую, хоть и длинную клетку. Давно не случалось в городе наводнений, давно стихии не удавалось вырваться на свободу. Растерянный водяной щурится на солнце, рассматривает толпу придворных, сгрудившихся у парапета ограды, и неторопливо выуживает из жестянки мелкую балтийскую рыбку. Поднимает двумя пальцами за хвост, опускает себе на губы, которые заранее сложил трубочкой и засасывает. Зрелище мерзкое, но в то же время и привлекательное.
- Это табакерка, - улыбнулась мне Императрица, - я сама ее ему подарила. Вот же мерзавец! Приспособил для кильки.
- Это потому, что табак изошел на нет, - скособочилась нечисть, и прямо на глазах у всех облизала свою синеватую пятерню.
- Будет тебе табак! Слышишь? Обязательно будет. Пора расширить империю немного на юг, чтоб всего было вдосласть. И перцу, и табака, и других полезных вещей.
Мы прошлись по набережной, обогнули дворец и подошли к конюшням. Терпкий запах коснулся одежды, пощекотал ноздри ароматом свободы и скачки. Императрица улыбнулась и на миг показалась мне совсем юной девушкой, беззаботной. Не соперницей, скорее, подругой. Глупость, конечно. Так или иначе, но друг на друга мы будем смотреть только через соперничество за внимание Александра. Ей он дорог ничуть не меньше, чем мне, если не больше.
Громко лязгнул засов, из широких ворот нам навстречу выводят лошадей. Высоченные, тонконогие, резвые. Они фырчат в нетерпении и зло бьют копытами по гладкой брусчатке. Того и гляди, искры посыплются с блестящих подков.
- Стася, ты умеешь ездить верхом?
- Умею немного, отец научил. У нас была усадьба в Марьино, папа держал выезд.
- Вот как? Это же просто чудесно, - улыбается она мне абсолютно неискренне, и я чую подвох. Сколько лет я не садилась в седло? С того самого дня, как не стало папы. Выходит, три года. Навык давно позабыт. Да и в Марьино мне разрешалось садиться только в мужскую посадку, когда ноги свешиваются по разные бока лошади. Так гораздо проще держаться. В столице такое немыслимо, седла тут только дамские, а это значит, бедрами придется сжимать не спину коня, а неудобную ручку и сидеть придется, скособочившись на левую сторону. Это ужасно неудобно, того и гляди можно свалиться. И падать здесь очень опасно. Камни, поребрики, ограда канала. Синяками не отделаешься. Еще и скользко. Не повезет, грохнусь вместе с конем. Если бы мне хоть недельку дали потренироваться в манеже, вспомнить навык, дать напряжение мускулам. Но, увы.
- Дайте ей Рыжика. Он такой славный. Ты точно умеешь держаться в седле, дорогая?
- Разумеется, просто давно не садилась.
- Перерыв не так страшен, тело все вспомнит.
Мне подвели рыжего как солнце, налитого коня. Белые отметины закрывают ноги до середины, голубые глаза светятся недобрым огнем, кожаное седло гладкое, непривычное. Поводьев целых четыре, значит, конь отлично выезжен, приучен повиноваться легкой руке опытного всадника. Вот только я таким не являюсь и чувствую, эта махина не оценит моих манер всадника, ссадит при первой же возможности.
Мне помогают забраться в седло, я усаживаюсь как можно прочнее, разбираю поводья. Как же тут высоко! Ни одна отцовская лошадь ни за что не сравнится с этой махиной! Коновод отступает в сторону, давая мне простор для движения. Конь, почуяв свободу, гарцует. Ударяет копытом о камни, встряхивает золотой шкурой, машет башкой. Копыта разъезжаются на скользких камнях, но, кажется, это его ничуть не смущает.