Что ж, похоже, эта человечка с хорошим инстинктом. Она видит, что я прикован, но не верит глазам. Её сердце чует неладное. Страх за жизнь всегда сильнее здравого смысла. И поэтому я ждал, что эта напуганная маленькая пташка сейчас отшатнётся и в ужасе упорхнёт.

Но вместо этого она, судорожно вздохнув, повернула ключ и открыла дверь в камеру. Ступила внутрь с тем же видом, с каким безумцы бросаются с утёса — уверенные, что это единственный путь, который им остался.

Сердце у неё стучит всё быстрее — будто хочет вырваться и улететь прочь.

Её инстинкт вопит об опасности. Но пташка не улетает. Почему? Что заставляет её идти вперёд? Даже если её заставили прийти, страх за свою жизнь должен быть сильнее.

Странная человечка. Неправильная. Она вызывает во мне настороженное чувство и будто за сердцем что-то скребёт. Желудок стискивает острый голод. Но не от запаха принесённой еды, а от разлитых в воздухе вишнёвых нот. Вдруг иррационально хочется ощутить этот вкус и на языке.

Должно быть, я всё же сошёл с ума в этой проклятой темнице.

— …здравствуйте, — тем временем тихо произнесла эта напуганная пташка. — Принесла вам поесть.

Голос у неё был приятный. Шёлковый, чистый… даже прозрачный. Если она этим голосом будет читать молитвы, то, пожалуй, и правда можно уверовать. Но куда интереснее, каким он станет, когда эта пташка начнёт умолять сохранить ей жизнь.

Мои руки были прибиты к стене, но я уже слегка напряг их, проверяя, смогу ли сдёрнуть с гвоздей. Получалось, что смогу.

— И как, по-твоему, я должен это съесть? — спросил я, наблюдая за ней.

Пташка сглотнула ком. Нахмурила светлые брови.

— Я... я могла бы вас покормить, — прошептала она.

Усмешка искривила мои губы. Лязгнули цепи. Я бы вовсе рассмеялся, если был бы уверен, что не потеряю сознание от боли.

Ну да — засунуть яд врагу в глотку — самое верное и благое дело.

— У тебя сердечко колотится, как у испуганной пичужки, айла. Ещё и человек… Лучше улетай отсюда, пока крылышки целы.

— Н-но… вы должны поесть, — не унималась она. — Тут печёная репа и сухари…

Я оскалился.

Мой зверь снова толкнулся в груди. Что-то в человечке его беспокоило. Должно быть то, что она держит миску с ядом... Но мне на подобное плевать. Пусть эта красивая пташка спокойно доживёт свои дни… которых осталось мало.

Поэтому я сказал:

— Если приблизишься, откушу твои маленькие пальчики. Спорю, они будут повкуснее репы.

— …ваша раса ест человечину? — испуганно сжалась пташка.

Ну да, у волков ходят такие безумные слухи.

— Конечно. На завтрак и ужин. А ещё заражаем скверной через взгляд. Так что лучше беги.

Нормальная человечка уже бежала бы без оглядки.

Но эта нормальной не была.

Она хмурилась, кусала пухлые губы, дрожала, но не убегала. Меня это начало раздражать так же, как если бы моего зверя дёргали за хвост. При этом навязчивое желание ощутить на вкус эту вишнёвую пташку вернулось с новой силой. А ещё, невольно вызывало интерес то, что она выдерживала мой взгляд. Хотя даже мои воины не всегда это могли.

Она либо глупая. Либо…

— Пожалуйста, — тихо сказала пташка, выдохнув пар, — вы ведь голодны. Позвольте мне вас покормить… господин ирбис… Вам же от этого будет лучше.

Господин ирбис?

Так меня ещё не называли.

“Что ж, хочет покормить. Пусть попробует”, — подумал я, наблюдая через полуприкрытые веки, как маленькая человечка сделала ко мне шажок.

…

Никакую еду я принимать от неё не собирался. Ни сегодня. Ни завтра. Никогда. Поэтому сорвал ладони с гвоздей и припугнул её так, чтобы она больше не появлялась. Но не подозревал, насколько упряма эта пташка…