Кира Иствуд Искупление злодейки 2

1. Пролог

Трущобы окутывал предвечерний сумрак. В воздухе витала смесь запахов тины, нечистот и подгоревшей еды. Узкие улочки петляли между покосившихся лачуг, чьи крыши давно сгнили, обнажив рёбра стропил. Где-то вдали за объедки дрались собаки, их хриплый лай сливался с руганью пьяного башмачника.

У края городской реки, чьи воды отливали маслянистой плёнкой, сидели две девочки — совсем ещё крошки. Таким не положено гулять одним, но всё же за ними никто не присматривал.

Темноволосая девочка швыряла плоские камушки в воду, целясь в торчащую ветку. Каждый бросок оставлял на поверхности круги, быстро поглощаемые течением. Платье девочки давно потеряло цвет и форму, стало серо-бурого оттенка. Щёки были испачканы угольком, бирюзовые глаза горели азартом.

Шлёп!

Снова камешек влетел в воду.

Рядом, поджав худые ноги в стоптанных башмаках, сидела вторая девочка — противоположность первой. Её золотистые пряди казались неуместно чистыми в этом царстве грязи, а нежное личико с голубыми глазами напоминало диковинный цветок, случайно выросший на свалке. Худенькие пальцы сжимали сморщенное яблоко — подарок старого лодочника, который пожалел «ангелочка». А голубые глаза, большие и прозрачные, будто озёрный лёд, были обращены к подруге.

— Вики, хочешь? — спросила она, протягивая плод.

— Лучше сама съешь! — фыркнула та, но в бирюзовых глазах мелькнул голодный блеск.

— Я... я не хочу. У меня болит живот, — солгала светловолосая девочка, чувствуя, как шевелятся за спиной тени.

— Ну хорошо, Эли. Если просишь… — и подружка взяла яблоко. Укусила. Замурлыкала от удовольствия, а Эли улыбнулась. Живот сводило спазмами, но радость подруги была слаще любого пирога. Ведь никого ближе Виктории у неё не было.

— А можешь… спеть ещё? — вдруг попросила подруга.

И Эли кивнула. Посмотрела на текучую реку. И её нежный, тихий голос, похожий на звон колокольчиков, поплыл над водой.

Мамочка меня любила,

Кровью с молоком поила,

Мамочка меня ждала,

С криком боли родила…

Мама имя мне дала:

“Плод из гнева и греха”.

Мама так меня любила,

Что любовью прокляла...

Эли чувствовала, как тень за её спиной обрела форму, как подошла ближе. Усевшись рядом, заглянула в лицо девочки пустыми чёрными глазницами. Но она продолжила петь, будто ничего не происходило.

Мама, как мне жить теперь

Без тепла и без людей.

Мама, в темноте так пусто

Забери меня скорей.

Мамочка, на что ты злишься,

Почему ты плачешь, мам?

Выпей крови как водицы.

Мама, всё тебе отдам…

Эли замолчала.

— А дальше знаешь? – спросила Виктория. Её глаза блестели в полумраке.

— Знаю… — кивнула она.

— Спой. Мне нравится, как ты поёшь.

Девочка помолчала, наблюдая, как последний камень, брошенный Викторией, исчезает в воде. Её голос дрогнул, но она продолжила:

Умерла душа родная,

Схоронили под землёй,

Мама бледно улыбалась

Над мёртвым проклятым дитём

Я теперь лежу во мраке

Неподвижна, холодна

Мама, если в этом счастье

...ты меня зачем ждала?

Тишина после песни была густой как смола. Даже собаки замолчали. Только вода продолжала журчать в русле реки. В животе у Элизы предательски засосало от голода, но она старалась не обращать внимания.

— А откуда ты знаешь эту песню? — полюбопытствовала Виктория.

Тень, которую видела только Эли, наклонилась к ней ближе. Шепнула, обдав холодом шею: “Я много песен знаю. И все они про тебя”.

— Это песни про меня, — вслух сказала она.

Виктория фыркнула:

— Неправда! — она сжала ладонь белокурой подруги.

— Но…

— Ну ведь это ерунда. Когда тебя найдёт мама — она точно окажется самой доброй. А если нет… то я тебя защищу. Не позволю ничему плохому случиться.

"...позволит", – послышался шёпот тени прямо в ухо Эли.

— Я тебя никогда не оставлю.

"...оставит," – ледяное дыхание тронуло светлые волосы.

— И не предам.

"...предаст," – уверенно произнесла тень.

Но Элиза знала – хоть тень часто права, сейчас она ошибается. Эти яркие глаза, эти тёплые пальцы, сжимающие её ладонь – всё говорило об обратном.

— Хочешь, на мизинце поклянусь! — Виктория торжественно протянула мизинец. Это было самое сильное детское обещание. И светловолосая девочка осторожно сомкнула вокруг него свой палец.

Тень неприятно захихикала, а потом протянула чёрные холодные руки к Эли, обняла её. И вслух сказала её губами:

— А чем клянёшься?

— Чем угодно! Только у меня ничего нет...

— Душа есть. Любовь.

— Тогда клянусь душой и любовью.

— И мамой?

— ...и мамой, – неуверенно добавила Виктория, но потом улыбнулась шире. — Мы всегда будем друзьями, Эли.

Белокурая девочка чувствовала, как тепло этой клятвы растекается по её телу, заглушая холодный смех тени. Где-то вдалеке раздался особенно истошный собачий вой, а следом – женский крик. Виктория вскочила и протянула руку подруге: