- Не останавливайся, Санди! Продолжай! - и получил!

Получил от той самой, единственной, не которая меня хотела, а которую хотел я...

Жизнь пошла наперекосяк, оказалось, что иных смыслов в ней не было. Я уже очень давно проживал ночи в чужих постелях, а дни в своей, чтобы отдохнув, снова отправляться в чужие. Так бы и состарился. Сначала бы женился на чьей-нибудь богатенькой дочурке, мамуля бы подыскала партию, как Неоле, даже не сомневаюсь. А мне было бы всё равно, они одинаковые, но только женой ограничиваться я не собирался, ишь чего захотели! Жизнь коротка, а я у себя один любимый, так чего отказываться от удовольствий? Однако, высокомерная цапля Индри повернула мою судьбу в противоположную сторону.

Сначала злился на неё, ненавидел, за то, что лишила самого ценного, злорадствовал, когда мать выставила сестрицу из дома.

А потом она пропала, и все подумали, что Индри утонула, а я растерялся. Поверить не мог, она - пловчиха от бога, что угодно, но только не утонула. Сбежала, попала в руки к злодеям, но жива.

Даже когда нашлась её одежда на берегу, задавался вопросом: если сознательно пошла на это, зачем раздеваться? Утопиться можно и в одежде, даже гораздо легче...

Но дни шли, вестей не было, тело не отыскали, и я затосковал. Оказалось, что сводная была мне важна, и дорога сильнее, чем я думал. Только ничего не вернёшь, а винить себя в чём-то – не в моих правилах, это удел слабаков. И я забил, загнал под лавку щемящее чувство вины, не позволяя ему высовываться на поверхность души. Тем более, начались свои проблемы.

Надо мной смеялись, узнав причину отказа от прежней жизни, обидно, больно. Я никогда не был изгоем, что угодно: любовь, зависть, симпатия, злость, вот чувства, которые люди мне дарили. Но, что такое унижение и отторжение, словно прокажённый, не знал.

Я редко ходил в церковь, разве что по праздникам, когда мать особенно настаивала, но тут подумалось: может, там ответы?

Падре Адриан был крайне изумлён моим визитом, да ещё и в будний день, но препятствовать не стал, напротив, на мою просьбу об исповеди, сразу пригласил в кабину.

Не знал, как начать, но преподобный сказал, чтобы с главного.

И я ему поведал о том, как несправедливо мы с матерью обошлись с Индри. Он лишь вздохнул и обещал молиться за её душу. Тут в порыве откровения я решил, что наибольший мой грех – прелюбодеяние, о чём поспешил доложить падре.

Вместо искупления преподобный Адриан повелел перечислить соблазнённых жертв, и я начал…

… Через два часа падре красный, вспотевший, взъерошенный, как курица, которую гоняли собаки, выскочил из кабины со словами,

- Довольно, сын мой! Продолжим завтра, ты и так задал мне работы, целую ночь в молитвах проведу!

- А, поможет? – усомнился я, глядя на священника.

- Им, надеюсь, а ты в чём помощи ищешь? – уточнил он, отирая пот со лба.

- Хочу опять полноценным мужиком стать! – чего же ещё? Адриан закатив глаза, указал на дверь,

- Ты свою норму на три жизни отработал, болван! Всю женскую половину посёлка от семнадцати до сорока спасать надо! Молись и кайся!

От этого стало ещё тошнее, никто меня не понимает, никому я не нужен! А вот Индри бы поняла, да она и не смеялась и тайну мою хранила. Это мама подслушала разговор, а так бы не узнала, и никто бы не узнал.

Что ещё оставалось? Цапли Индри не стало. Оказывается, без холодных оценивающих глаз, таинственной то ли полуулыбки, то ли полунасмешки, жизнь становится серой и унылой. Некому больше доказывать, что я - лучший, да и доказательства кончились. Индри своим ударом, не говоря ни слова, всё сказала, показав мне истинную мою цену. И цена эта: ломаный грош в базарный день!