- А, как принимать? - уточняю, а у самого уже руки чешутся.

- О-о! - грозит пальцем Мигуэль, - строго по одной чайной ложке на рассвете! И когда увидишь дно этого сосуда, всё в тебе воспрянет!

- Можно понюхать? - беру зелье и открываю пробку, делаю вдох и тут же кривлюсь, хотя пахнет просто скисшим сеном, - похоже, настой-то тухлый! - знахарь, ничего не подозревая, тянет носом,

- Да не может быть!

- А, давай проверим! - не теряя времени, хватаю его за шею сзади одной рукой, а второй вталкиваю в глотку горлышко бутылки и так и держу, пока всё варево, все три литра не вливаются в Мигуэля. Он брыкается, старается выдрать бутыль из себя, но я сильнее, а в гневе, тем более. И отпускаю его только тогда, когда она пустеет, - ну что, видишь дно сосуда? И как там у тебя дела в штанах? Расцвёл цветок? Смотри, как бы не заколосился! - я его больше не держу. Эскулапа накрывает мощная рвотная судорога, а мне на это любоваться никакого желания, ухожу, бросая напоследок, - желаю побед на любовном фронте, рассчитаешься за свои помои с собой сам!..

И это тоже моей сводной сестрице знать незачем. Хорошо, что заснула. И хорошо, что сводная.

Иначе, я - извращенец. Потому что меня к ней влечёт отнюдь не родственное чувство. Будь моя воля, захватил бы её сейчас сонную в плен и не выпустил, пока всю не распробовал. Нет, совсем не так, как тогда в доме. Не насильно, она сама бы отдалась, сама расплавилась мягким воском в моих руках, под моими губами, сама бы молила о продолжении. И раненая спина меня бы не остановила, и то, что немощен, благодаря ей, тоже. Вот как хочу Индри! Я знаю много секретов, как порадовать женщину и без того самого. Тем более, если она…

11. Глава 11.

Почему я тогда напал на неё по-хамски? Сам не знаю... Вернее, очень даже знаю! Теперь уж прятаться от правды, смысла нет…

Все девчата и молодухи в посёлке радовались любому моему вниманию. Я это внимание чую за версту, и не скрыть его никакими причинами и аргументами. Даже в поселковой школе, когда наша классная дама сестра Матильда оставляла меня после уроков убирать класс, подходила ли моя очередь или без очереди, я понимал зачем.

Эта чопорная тётка никуда не удалялась на время уборки. Напротив, под видом проверки тетрадей или ещё чего-нибудь, она голодными глазами следила, как я сдвигал парты, переворачивал стулья, как закрывал окна и тянулся тряпкой до самого верха школьной доски, чтобы стереть мел.

Мне было четырнадцать или пятнадцать, и я уже тогда знал, не питая ни малейших иллюзий, чего им всем надо, от несмелых тринадцатилетних девчонок до пятидесятилетних, а то и старше, опытных матрон. Они и не скрывали.

И только холодная цапля Индри глядела на меня прозрачными оценивающими глазами, что бы ни делал. Оттого и прозвал её цаплей, услышав это обидное прозвище от матери.

А в то утро, изрядно приняв на грудь, потому что надоели мне все эти дуры, все эти утра, похожие одно на другое, и надо было смыть осадок ночи, проведённой, как и множество предыдущих, в чужой постели, с очередным телом, голодным и ненасытным, я, вернувшись домой и, придя на кухню, увидел её ножку.

Может, она её выставила не специально, но мне тогда подумалось, что нарочно, чтобы ткнуть носом, вот мол,

- Смотри, придурок, но не касайся! Не про тебя эта красота! Довольствуйся коротконогими похотливыми резвыми сучками, которые сами горазды залезть тебе в штаны! Но меня тебе не видать, как своих ушей! - и я сорвался.

Ну, думаю, сейчас покажу этой недотроге небо в алмазах, сама будет вымаливать,