Совсем не так как раньше, когда меня только один его вид раздражал, сейчас почему-то не раздражает, а смущает.

Точно лихорадка виновата.

- Спасибо, Ань, за заботу, но зачем ты пару прогуляла...

- Не страшно, потом лекцию у Ермоловой перепишу. Ты, главное, лечись, - и тише: - Может, домой поедем? Он же тебя тут угробит! Никакого ведь к нему доверия!

Смотрю на полную тумбочку разномастных лекарств в ярких коробках, тут же перевожу взгляд на Анькины банки с непонятным содержанием и вяло улыбаюсь:

- Не угробит. Я ему кровь из носа месяц живой нужна.

- Ой, ну не зна-аю, - тянет Цветкова и, скинув капюшон, с любопытством озирается по сторонам. - Симпатично тут. Наворовали, нувориши. За счёт наших налогов жиреют.

- Ань! - с укоризной шиплю на болтушку. - Так мы говорим о них, но не при них же!

Но та только лишь отмахивается:

- А то не так, что ли!

Малиновский закатывает глаза и ретируется, и мне становится немного стыдно за подругу. Хоть он меня и бесит, но он вроде как меня спас...

Анька что-то болтает, делится впечатлением о вчерашней вечеринке, как там было скучно и вообще ни о чём, попутно то и дело трогает мой лоб, сует под мышку градусник, втирает в грудную клетку какую-то вонючую гадость, а я, слушая её убаюкивающий щебет, вспоминаю залпы салюта за домом Самсоновой, потасовку с Эдиком, которая уже не кажется мне ужасной, а скорее смешной, тепло рук Малиновского на своей талии и, вопреки состоянию, чувствую себя слишком уж довольной.

***

Два дня проходят в каком-то полубредовом сне: температура то жарит, то спадает, я почти ничего не ем и не встаю с постели.

Общение с Джоном пришлось перевести в формат переписки, потому что показываться в таком виде на камеру человеку, который тебя в живую никогда не видел и может сложить превратное впечатление - затея провальная. Зато перед Малиновским хочешь или нет приходится светиться с немытой головой, пылающим щеками и распухшим носом. Не очень приятно, но выбора нет, к тому же он повадился вламываться без стука или после предупредительного скребка, после которого невозможно успеть глазом моргнуть, не то, что привести себя в порядок.

Вот и сейчас, едва заслышав на ступенях торопливый топот и протяжное: "Лапуля-я, твой Айболит вернулся с добычей", я успеваю только убрать за уши растрёпанные пряди, как он уже вламывается в комнату. В руках бумажный пакет со знакомым логотипом, на лице лучистая улыбка.

- Это что ещё такое?

- Бургеры, картошка-фри и изумительные куриные наггетсы. На твою долю взял. Чуешь, как пахнет, - суёт мне под нос упаковку, но я только кривлюсь:

- У меня нос заложен.

- Поверь на слово - съедобно. Всё лучше, чем бурда, что твоя подружка оставила, - он падает вдоль на софу и вытягивает длинные ноги. Те не помещаются на крошечном диване, поэтому босые ступни свешиваются с подлокотника.

- Это не бурда, это бульон, - поправляю, вгрызаясь-таки с бургер. - Кстати, куда ты его дел?

- Кого?

- Бульон.

- Туда, где ему самое место: спустил в унитаз.

- Малиновский! Цветкова старалась! - возмущаюсь, на самом деле мысленно говоря ему спасибо. Бульон и правда был ужасен. - Только ты ей не говори, - и добавляю: - А то ещё привезёт же.

Малиновский весело смеётся, откусывая огромными кусками биг-мак. И вроде бы ничего такого не происходит: и выгляжу я страшилищем, и состояние не ахти, а на душе от чего-то так хорошо. К своему стыду отмечаю, что даже после общения с Джоном давно подобного не ощущала.

Это всё из-за потери визуального контакта, определённо! Нужно срочно привести себя в порядок и устроить видео-связь. Или хотя бы позвонить, услышать его голос.