Против желания вспомнила, как он обнимал меня за домом и поняла, чем это от меня так неуловимо пахнет - его парфюмом.

- Почему не сказала, что домой поедешь? - свесив локоть из открытого до упора окна, выглядывает на улицу Малиновский.

Расселся, важный такой. А тут зуб на зуб уже не попадает.

- Потому что не обязана перед тобой отчитываться.

- Ну и дурочка, так и заболеть недолго. Днём жара, но ночи ещё холодные, а ты без куртки.

- Кто из нас ещё бабушка. Открывай давай, - киваю на запертые ворота и как бы не была на него зла из-за выходки с Эдиком, ловлю себя на мысли, что рада его видеть.

Вернее, не его самого, конечно, а то, что если дома он, значит, дома и я. А это означает, что совсем скоро я приму горячую ванну, а она мне она крайне необходима, потому что обтянутые чулками ноги закалели так, что почти потеряли чувствительность.

Доковыляв кое-как до комнаты, первым делом скидываю ужасно красивые туфли на ужасно неудобном каблуке и без сил падаю на кресло-грушу. Обняв Бетховена, прячу обледеневшие ступни под такие же ледяные бёдра. Чуть-чуть совсем посижу и сразу в ванну. Буквально пять минут.

А потом всё - как будто рухнула в тёмную бездну.

Проснулась от того, что чья-то тёплая рука трогает меня за плечо. Приоткрыв один глаз, вижу перед собой уже переодетого в знакомые серые треники Малиновского. Футболку он надеть, конечно же, не потрудился.

- Ты чего тут?

- Ничего, устала очень, не привыкла так долго гулять.

- Нá вот, - и протягивает чашку с дымящимся чаем. И словно оправдываясь: - А то заболеешь ещё. И меня заразишь.

- А ты только о себе и думаешь, - ворчу, вытягивая затёкшие ноги, но чашку всё-таки беру. Горячий чай с мёдом, какое блаженство. - И долго я спала?

- Минут сорок.

- Надеюсь, ты понимаешь, что в этой комнате ты ночевать не будешь? Хотя бы до возвращения надзирателей, - отпиваю глоток и всеми силами стараюсь не смотреть на его оголённый живот.

- Обычно меня просят об обратном.

- Малиновский!

- Только если ради твоего спокойствия, и, как следствие - моего тоже, - отводит в сторону дверцу шкафа-купе, достаёт подушку и сложенный плед. - Тебе на пары во сколько?

- Не твоё дело.

- Ну ок, - он безразлично дёргает плечом и молча выходит из комнаты, оставив после себя тонкий шлейф Гуччи.

Горячие стенки чашки обжигают ладони и почему-то вдруг чувствую укол необоснованной вины. Хотя какого это чёрта, я ни в чём не виновата.

***

- Ромашкина-а-а, эй, - кто-то трогает меня за щеку и я с огромным усилием поворачиваю словно налитую чугуном голову на голос. Комнату освещает серый рассеянный свет, по стеклу бьют капли дождя.

- Ты чего спишь? Девятый час уже.

Малиновский стоит рядом, в джинсах, футболке-поло и накинутой сверху кожаной косухе. Свежий и до отвращения благоухающий.

Понимаю, что около часа назад сама вырубила будильник, потому что просто не смогла подняться с постели. Тело горит, словно его опустили в чан с кипятком.

Натягиваю одеяло выше и хриплю:

- Я не поеду в универ. Кажется, я всё-таки простудилась. Он протягивает руку и деловито трогает мой лоб.

- Точно, у тебя жар. Блин, а у меня из лекарств только аспирин и уголь активированный.

- Ну всё верно, первая помощь алкоголика, - горло саднит, словно по нему прошлись наждачной бумагой. Но даже не это трогает меня сейчас больше всего - я такая страшная и рядом Малиновский. Вот позорище!

- Спишу твой неуместный сарказм на бред больного. Может, скорую вызвать?

- Не надо никого вызывать, на пары езжай, опоздаешь, - накрывшись с головой, отворачиваюсь.

- Ага, хочешь меня в двадцать один год вдовцом сделать?