Полежу-ка я еще, решил я, пусть меня тоже кровать покатает. А когда проснусь, всего этого не будет. И попробовал снова упасть мордой в землю.

– Э, – возразили мне, – ты держись, головастик. Вас много, а я один.

Гады, поваляться в грязи не дадут. Так и напишу в объяснительной – проявили бестактность, не дали пасть ниц, когда хотел. Даже не хотел, а нуждался, жаждал, стремился всей физиономией. Зеркалом души, так сказать.

– Помоги лучше, – попросили меня, – Товарищ твой идти не желает.

Это Лешик-то? Ясен пень, не желает. Он же ленивый, как любимая жена султана, ему бы лежать да лежать, хоть здесь, хоть в казарме. Это еще большой вопрос, кто из нас вольный психолог.

Я повернулся направо, поднапрягся и встал во весь рост. Передо мной некто пытался приподнять Леху. Тужился, кряхтел, напрягался, но массо-габаритные характеристики у товарища были не под Лехин центнер.

– Да не встанет он, – сказал я, – Он хитрый. И обидчивый. Вы бы через час приперлись, он бы вообще от вас спрятался, искали бы по шкафам, или под диваном.

Человек оставил Леху, встал и повернулся ко мне. Человек, как человек, но форма не наша, экспериментальная какая-то, я сразу понял. Ни броника сверху, ни каски на голове, ни, тем более, «калаша» через грудь. А вот баллон от акваланга ему подошел бы, как раз к его гладкости, бескарманности и обтекаемости, если так можно выразиться. Но и баллона не наблюдалось.

Ростом он был чуть пониже меня, и плечиками поуже. Видать, из команды разработчиков того робота. Очкарик наверняка, просто в линзах сейчас. Стоит, улыбается, симпатичный очень человек, хороший, только не сильный. И не «Федя». Вот кто угодно, только не «Федя». Я гораздо больше «Интеллигент», чем он «Федя». А если в деле роботы, так пусть он будет «Москва», потому что все разработки у нас там.

Вид у него такой спокойный, умиротворенный, что я даже спросить стесняюсь – а что, вы там очаги подавили, да? По нам не шарахнут? И что за иллюминация такая мощная?

– Давайте вдвоем, – говорит мне Москва, – Вижу, вы уже более-менее. Я без вас не справлюсь.

Однозначно, куда Москве без провинции? Взяли мы Леху за руки, за ноги, и потащили на выход, словно перепившего молодого актера, который на премьере опростоволосился: играл, играл, и вдруг рухнул, а нас, рабочих сцены, позвали его унести от разгневанной публики. Я даже глянул вокруг, вдруг публика тоже имеется? Но публики не было. Блиндажик наш бывший через пять метров тоже закончился, как неудавшийся дебют. Мы поднялись на уровень земли, опустили Леху, чтобы отдышаться.

– Может, сам поскачешь, Цискаридзе? – спросил я у Лехи, но он не ответил.

– Устали? – спросил Москва, – Нам туда. На модуль переберемся, там отдохнем.

Я посмотрел, куда он показал. «Модуль», не «модуль», но какая-то большая машина висела в воздухе неподалеку. Именно висела. И в раскрытый в борту люк медленно вплывала кровать со Славиком. Хлоп, и исчезла внутри. Видно это все было очень хорошо, потому что вокруг разливался, именно так, удивительный непонятный рассвет. Лес, неожиданно оказавшийся теплым, а вовсе не угрюмым, светился зайчиками. То здесь мигнет, то сверкнет поодаль, то вдруг засветится целое дерево, причем не от лампочек, а само по себе. Совершенно психоделический лес, как в кино про хиппи и их злоупотребления веществами. Красивая картинка, ничего не скажешь.

Но что-то было не так с лесом, ой не так… Он не колыхался, как положено лесу, он просто стоял.

Да нет, колыхался, вон ветрище какой. Или не колыхался…

Так, ну-ка давай внимательнее, дружище. Мы стояли возле развалин, и лес возле нас не колыхался точно – а вдали колыхался. Лес вокруг нас будто умер —а чуть дальше будто живой, как и должно быть. Видно вон, мотает дерева справа налево и наоборот, макушки шатаются, как банда знаменитых на весь мир дирижеров: морды друг другу бьют палочками, выясняют, чья очередь дирижировать. В ста шагах ветрище дикий, сумасшедший ветрище. А в двадцати шагах от нас ветра нет: не деревья, а деревянные полицейские, пугала на трассе, фанера. И никакого ветра не ощущается, тепло, как на солнышке.