Он говорил людям[262], что продолжает традиции Гиппократа, который не только принимал пациентов, но и был просветителем. Воображению Мариэтты ее молодой муж представлялся Атласом[263], держащим на своих мускулистых плечах весь мир.

Казалось, дитя окраины, дитя Великой депрессии завершило свою метаморфозу. Артур Саклер теперь был состоявшимся исследователем и мастером рекламы – и его чувство собственной важности соответствовало этим достижениям. Некоторые «старики» в «Макадамсе» все еще называли его «Арти», но бо́льшая часть мира теперь именовала его не иначе как «доктором Саклером». Он носил элегантные костюмы и вел себя как человек, наделенный властью и авторитетом. Он упивался своей силой[264] и чужим преклонением и, похоже, черпал из этого ощущения новую энергию. Артур в основном избавился от своего бруклинского акцента и вместо него культивировал утонченное среднеатлантическое произношение[265]. Он по-прежнему разговаривал тихим голосом, но в нем чувствовалась вкрадчивая, воспитанная уверенность.

Однажды днем, всего через месяц после рождения сына, Артур вместе с Ван-О поехал в Вашингтон, чтобы дать свидетельские показания на слушаниях в Конгрессе. В зале на Капитолийском холме два доктора предстали перед подкомиссией Сената[266], чтобы просить финансирование для своего института в Кридмуре. «Подход к психическим заболеваниям как биохимическому расстройству не просто увеличит процент выписки пациентов из психиатрических больниц, – обещал сенаторам Артур. – Биохимическая терапия может помочь большему числу пациентов даже не попадать в психиатрические больницы». Почему бы не решать эти проблемы прямо в кабинете врача, риторически вопрошал он. «Разумеется, лучше заниматься профилактикой, чем ограничивать усилия строительством все большего числа стационарных клиник».

Председателя подкомиссии, сенатора из Нью-Мексико по имени Деннис Чавес, убедить не удавалось. А что, если федеральное правительство выделит средства для этого типа исследований, а врачи в Кридмуре, получив все преимущества такой ценной, субсидированной правительством профессиональной подготовки, затем развернутся и уйдут в частную практику, задал он вопрос.

– Следует ли делать эту работу для блага людей в целом? Или ее следует делать для блага психиатров?

Артур, с его неколебимой верой в честность представителей медицинской профессии, не согласился с самой предпосылкой этого вопроса.

– Основной функцией врача как раз и являются интересы людей в целом, – возразил он.

– Верно, – заметил Чавес. – Но я знавал и таких врачей, которые являются обычными «венецианскими купцами».

На мгновение Артур внутренне вскипел. Завуалированный антисемитизм в 1950 году был привычной чертой американской жизни – даже в Сенате Соединенных Штатов. Но упоминание «венецианского купца»?! Намек столь очевидный, что и намеком-то не был. Уж не видит ли комиссия в Артуре какого-то Шейлока, стремящегося обманом выманить у них ассигнования?

– К счастью… – начал Артур.

Но Чавес, не дослушав его, перебил.

– Скорее, к несчастью! – рыкнул он.

– К счастью, – продолжил Артур со всем возможным достоинством, – мне такие не встречались.

* * *

С какими бы предрассудками Артур ни сталкивался во внешнем мире, для агентства «Макадамс» он был царь и бог. В рекламных кругах ходили слухи[267], что под руководством Саклера творятся изумительные дела. Фирма стала «магнитом» для талантов. У Артура был глаз наметан на хороших людей, и он начал нанимать копирайтеров и художников, сманивая их из других агентств. По стандартам тех дней он был удивительно широко мыслящим работодателем. Если у человека были талант и энергия, остальные условия мало его волновали. Он приглашал к себе многих евреев в те времена, когда они не могли найти работу в других агентствах. «Саклер питал слабость