В голове снова всплыл образ мамы, сидящей в ресторане. Тогда на ней было очень красивое платье. Но могу ли я надеть его?

Я поднялась на второй этаж и осторожно отворила дверь в комнату родителей. В плотном застоявшемся воздухе все еще угадывался запах маминых духов и папиного крема для бритья. Плотно задернутые шторы не пускали сюда свет, и в комнате было холодно, но, наверное, так и должно быть в том месте, куда никогда не вернутся хозяева. Я несмело шагнула внутрь. Здесь все осталось нетронутым. Даже в расческе, лежащей на комоде, все еще застряли несколько золотых маминых волосков. А рядом с ней – мамины серьги с маленькими жемчужинами. Наверное, они что-то да стоили, но я бы никогда не смогла их продать. Память была мне дороже.

Открыв шкаф, я нашла изумрудное вечернее платье с открытыми плечами. В тот вечер мама была в нем неотразима. Я провела рукой по ткани, чувствуя, как в груди что-то сжимается от боли. Но мне нельзя быть слабой. Я должна сегодня хорошо себя проявить, чтобы получить постоянное место. Чтобы позаботиться об Энли и о нашем доме.

Осторожно сняв наряд с вешалки, я подошла к зеркалу и переоделась. Платье пахло мамой. Слабым, едва уловимым ароматом ее любимых духов – легкий, цветочный, с тонкими пряными нотками. Было такое чувство, будто я снова оказалась в ее объятиях. На глазах выступили слезы. Если я проведу в нем вечер, то мамин запах выветрится, ее частичка уйдет. Не слишком ли это дорогая плата?

Мне хотелось снять платье и вернуть его в шкаф. Но если я приду в одном из своих, меня просто не выпустят на сцену. Если мне придется идти работать на фабрику, то и Энли, и я будем обречены.

Скорбь не должна мешать жизни. Я должна быть стойкой. Утерев слезы, я выдохнула и взглянула на себя в зеркало. Платье село идеально, подчеркивало талию и волнующие изгибы. Открытые плечи смотрелись очень элегантно и совсем не пошло, вырез предлагал угадывать, а не выставлял грудь на показ. А с высокой прической образ становился по-настоящему дорогим. Сняв наряд, я упаковала его в чехол и снесла вниз, чтобы не приходилось снова заходить в комнату.

Ресторан встретил меня нарядной атмосферой и вкусными запахами. Начищенные люстры сверкали, дорогая посуда позвякивала, а официантки в форменной одежде разносили заказы. Дорога в гримерку шла мимо кухни, где жарились ростбифы, варились супы и выпекались свежие булочки с хрустящей корочкой. Рот тут же наполнился слюной, а в животе заурчало. Я старалась есть поменьше, чтобы Энли как можно дольше хватило продуктов. Но организм все равно требовал свое. Зайдя в маленькую опрятную гримерку, я плотно закрыла дверь, чтобы запахи меня не отвлекали. После чего переоделась и поправила волосы. Бросила последний взгляд в зеркало. Изящно подведенные глаза блестели от волнения и страха. Но если я справилась с выступлением в борделе, то и здесь справлюсь!

Когда я появилась в зале, никто не обратил на меня внимания. Публика была взыскательной и пришла сюда ради еды, а я – всего лишь приятный фон. Музыкант заиграл первую мелодию, и я приблизилась к усилителю голоса. Закрыв глаза, я постаралась сосредоточиться, отгородиться от запахов, звона бокалов, скрежета ножей и разговоров. Я представила перед собой пустой зал и родителей, которые пришли сюда послушать мое выступление. Сегодня я буду петь только для них.

Первые ноты полились мягко, но уверенно, голос креп с каждой нотой. Я чувствовала, как он наполняет пространство, обволакивает его, но не оглушает. Мелодия деликатно и тонко пробиралась в сердца посетителей, лаская слух, заманивая, заставляя прислушаться. Моя песня рассказывала о потерях и надежде, о боли и любви, о том, что даже в самые темные моменты можно найти свет. И не было в этом зале никого, кому бы она не откликнулась.