И снова, как до ужина, Эмилия при мысли о Филиппе рассердилась и едва не ударила себя по пальцам. Это был невольный порыв и вместе с тем вполне объяснимый. Так когда-то, в раннем детстве, наказывала её мать: когда малышка Эмилия тянулась к сладостям, которые предназначались для детишек их гостей.

7. Глава 7

Стоя посреди лавандового поля, Эмилия с любовью посматривала на собранные в букет длинные стебли, опушенные лиловыми соцветиями. На девушке было затянутое на талии платье из коричневого дамаскета, украшенное гранатовыми и изумрудными узорами; костюм дополняла соломенная шляпа с широкими полями – солнцевик для предохранения лица от загара. Лаванда обдавала лицо Эмилии сладко-терпким опьяняющим ароматом, который девушка время от времени вдыхала в себя полной грудью. Испытываемое при этом наслаждение и зной полуденного солнца вызывали тёплый румянец на её матово-белые щёки, а на губах расцветала нежная улыбка. С моря долетали порывы ветерка и ласкали ей волосы и шею. Натужно гудели труженицы-пчёлы; весело стрекотали цикады. Оглушительно щебетали птицы, которые во множестве прыгали, порхали и покачивались в листве деревьев, высаженных вдоль дороги.

По другую сторону дороги, которая вела к замку, в гуще соснового бора, крестьяне, должно быть, собирали лесные ягоды и разные травы, и оттуда доносились их задорные голоса.

Эмилия снова наклонилась, чтобы сорвать приглянувшийся ей стебель лаванды; когда она поднимала голову, другой стебель дерзко хлестнул её по лицу. Девушка сорвала и его, а затем стала рассматривать налитые драгоценным нектаром тёмно-фиолетовые и лиловые цветочки.

- Я и не знал, что вы любите лаванду, мадемуазель Эмили, - неожиданно раздался знакомый голос, и девушка вскинула голову.

Филипп шёл по полю прямо, ровным шагом, но при этом старался ступать очень осторожно, боясь поломать лавандовые кусты. В высоких, под колено, кожаных сапогах, в которые были заправлены тёмные шоссы, в свободного кроя льняной рубашке белого цвета, выгодно оттенявшей бронзовый загар его тела, он скорее походил на непритязательного в выборе одежды провинциала, нежели на столичного дворянина. Из-под мягкой испанской шляпы с неширокими полями выбивались густые иссиня-чёрные кудри.

- Я не просто люблю лаванду – я её обожаю, - отозвалась Эмилия, в смущении пряча лицо в букете. – Её цветение для меня словно самый лучший праздник лета. Созерцание лавандового поля приносит радость и душевное умиротворение, а запах собранных цветов, поставленных в вазу у постели, улучшает сон.

- А для меня лавандовое поле – это прежде всего память о родителях, - сказал Филипп, и в его голосе прозвучала глубокая печаль.

Он помолчал, окинув взглядом пушистые лиловые кусты, и с той же грустью прибавил:

- Мой отец выписал первые лавандовые кусты из Прованса. Кажется, никогда прежде я не видел его таким счастливым, как в то лето, когда они зацвели на нашей земле.

- Ваш отец был бретонцем, не так ли? Откуда же у него появилась такая страсть к лаванде – королеве прованских цветов? – спросила Эмилия, украдкой, из-под полей шляпы, разглядывая лицо Филиппа.

- Вы, наверное, слышали легенду о Семирамиде? – по-прежнему не отрывая взора от лавандового поля, проговорил Филипп. И не дождавшись ответа, продолжил: - Вавилонский царь построил необычные для своей страны висячие сады на дворцовых террасах в честь своей возлюбленной жены Амитис. Царица была родом из Мидии, страны с покрытыми зеленью лесов горами, и, прибыв в Вавилон, страдала от зноя, суховеев и песчаных бурь. Чтобы угодить своей возлюбленной, правитель Вавилона приказал построить для неё уголок, похожий на её милую родину, по которой она тосковала. Так появились великолепные сады, полные чудесных цветов и диковинных кустарников...