Костя стоял в начале огорода и смотрел на дочь.

Надежда совсем не похожа на мать, на Лизаньку. Она пошла в его породу: более крепкого телосложения, смуглолицая, с кудрявыми темно-каштановыми волосами. Вот только у кого дочь взяла эти глаза? Костя и сам не мог ответить.

Цвет глаз Надежды зависел и от времени года, и от того, утро или вечер были за окном, и от того, грустна или весела была девушка. Цвет глаз менялся от карего, почти черного, до темно-синего.

Иногда в глазах Надежды проблёскивали темно-фиолетовые искры.

Поэт или художник, сказал бы: глаза цвета озёрного омута.

На полдороги от хутора до пасеки, с давних давён было небольшое, заросшее ивняком, озерко. Вода в нем всегда была ледяной: попробуй, глотни - враз зубы заломит. Глубина неизведанная - достать до дна рукой не возможно было уже у берега. А цвет воды был один в один, как глаза у Наденьки.

Костя смотрел на гибкую фигурку дочери, все продолжавшую то нагибаться к земле, то выпрямляться, осматривая, ощупывая, изучая растения, и душа его плакала.

Уже прошло столько времени, как Наденька вернулась домой, а все никак не оттает, не отойдет от страшных лет плена. До сих пор ничего не рассказала ни ему, ни сестре.

Костя и не выпытывал. Есть вещи, о которых человек не то, что говорить - вспоминать не хочет.

Может и хорошо, что к брату перебраться задумала. Девушке уже двадцать четыре, давно пора замуж, детей рожать. А кто ее здесь, в селе, посватает? Да и в Токмаке, спасибо Шуриной свекрухе, вряд ли жених сыщется.

Так что пусть едет, если решила. Вера с ребятишками через месяц на хутор переберется, будет в доме хозяйка. Не пропадет старый цыган.

Костя грустно усмехнулся:

- Дочка, заканчивай работу. Уже солнце за полдень перевалило. Обедать пора.

Надежда распрямила натруженную спину:

- Иду, папа.

На следующий день, ближе к вечеру снова раздался стук в ворота. Пес навострил уши, рыкнул для острастки.

Надежда, накрывающая стол во дворе к ужину, недоуменно взглянула в сторону ворот.

- Накрывай, я сам гляну, кого там принесло на ночь глядя, - Костя поднялся со скамейки и, прихрамывая, направился к воротам.

Он не стал себя утруждать, рассматривая нежданного гостя в щель, как его дочь накануне, а просто распахнул ворота, за которыми стоял, при "полном параде" друг соседского морячка.

- Здравствуй, моряк. Зачем пожаловал?- Костя не спешил ни приглашать, ни привечать гостя.

- Здравствуйте. Пришел познакомиться с Вами.

- Со мной? - Костя усмехнулся.

Казалось, что моряк смутился и даже заробел:

- С Вами... и с Вашей дочерью.

- Ну проходи. Поужинай с нами.

Надежда поставила на стол еще одну тарелку. Положила ложку и вилку. Сбегала в дом и принесла еще одну рюмку.

Вскоре на столе стоял казанок с молодой картошечкой в укропе, огромный полумисок огуречно-помидорного салата, шкварчала сковорода яичницы на сале, исходил паром запеченный судак. Янтарно переливался, мгновенно запотевший, графинчик с медовухой.

Ужин прошел в молчании.

Надежда, услышав перезвон колокольчика пастуха, встала из-за стола:

- Вы отдыхайте, а мне корову выдоить нужно, - сказала, обращаясь к отцу.

- До свидания, - гостю.

И ушла. Не одарив даже взглядом на прощание.

- Ты всегда такой молчун? - Костя с улыбкой смотрел на гостя.

- Нет! Что Вы! Просто сегодня не получилось развлечь беседой ни Вас, ни Вашу дочь.

- Это бывает. Я, когда Наденькину мать впервые увидел, тоже, как язык проглотил. Так что я тебя понимаю.

- Вашу дочь Надеждой зовут?

- Надеждой... А то ты и не знаешь? Не успели тебе сообщить да понарассказывать.