До хутора женщина добралась во второй половине дня.

Сестры обнялись, немного поплакали. Посидели за столом.

Любопытная, как многие женщины, Шурочка, начала расспрашивать сестру: а как же там все было? В той Германии? В том плену?

Надежда нахмурилась, сжала губы:

- Я потом тебе расскажу.

- Когда «потом»? Меня муж из дома не выпускает, и так еле вырвалась, давай, выкладывай, как на духу.

- Нечего мне «выкладывать». Сказала потом – значит потом.

Пережившая оккупацию на отцовском хуторе, в относительной безопасности, Шурочка, не могла понять такой скрытности. Она недовольно хмыкнула:

- Значит, права моя свекровь. И ты, в том плену, занималась всяким, о чем даже сестре сказать стыдно.

Костя грохнул кулаком по столу:

- Закрой рот, дура! Иди, мальца укладывай и сама спать ложись. Завтра отвезу тебя обратно к мужу.

Утром Костя запряг жеребца в телегу, поставил две фляги отборного меда, загрузил несколько мешков яблок и груш. Всунул в руки Шурочки корзину с сотней яиц и направил коня в сторону Токмака.

Сваха разулыбалась, увидев щедрые гостинцы, стала зазывать Костю в дом, предлагая поесть и выпить, но он только отмахнулся:

- Некогда мне. Работы на хуторе много. Да и не любят пчелки запах водки, того и гляди – не узнают, искусают.

Муж Шурочки недовольно супил брови:

- Нагулялась? Нагостевалась? Снова к мужу приперла? Недолго тебя привечали в отцовском доме.

Свекровь шикнула на сынка:

- Заткнись! Цыган две фляги меду дал! Завета на базар продавать повезу. Знаешь, сколько сейчас медок стоит?

- А нам? Нам на зиму немного оставите? – подала голос Шурочка.

- Зачем тебе? Ты уже за столько лет «намедовалась», а в доме свежая копейка нужна, - съехидничала свекровь.

***

Прошла зима.

За ней, в трудах и заботах, пронеслась-помелькнула весна.

Лето отправилось следом за весною.

Костя и Надежда все так же продолжали жить вдвоем на хуторе.

Летом приезжал погостевать Иван.

В начале лета Шурочка родила дочь, Неонилу.

В честь кого назвали девочку? Откуда взялось такое необычное имя – мы не знаем…

Ваня и Наденька летними вечерами подолгу сидели во дворе под орехом.

Иногда обменивались парой слов, но чаще молчали.

Тем, кто на своих плечах вынес ад Войны, слова были не нужны. Они берегли недавно обретенный и такой хрупкий покой в душах друга.

Иногда к детям присаживался Костя и тогда они молчали втроем.

***

Весной 1947 года Костя, заминаясь и робея, сказал Наденьке, что у него есть для дочери новость:

- Наденька, сестра твоя «отрезанный ломоть», за последний год только дважды была на хуторе, да и то, думаю, свекровь за медом послала, а так бы и не приехала. Ты, даст Бог, скоро себе пару найдешь и замуж выйдешь. А на хуторе нужна хозяйка. Я хочу жениться. Что скажешь, доченька?

- Это хорошо, папа, это правильно. Только я здесь замуж не выйду. Думаешь, не знаю, как меня «немецкой овчаркой» называют? Какой уж тут «замуж». Я уехать хочу.

- Куда?

- К Ване. В Запорожье. Не знала, как тебе сказать. Как тебя одного оставить? На ком жениться хочешь?

- На Вере, Лизанькиной младшей сестре. Она в Войну овдовела, двоих деток сама поднимает. Мы уже с ней и сговорились.

- Дело хорошее. Только тебя, папа, не пугает, что Вера моложе тебя намного?

Костя усмехнулся: «Старый конь борозды не испортит».

«Старый конь не испортил борозды» дважды. Через год Вера подарила ему сына, Виктора, а еще через два года - дочь.

Малышку, по обоюдному согласию родителей нарекли Елизаветой. Лизой. Лизанькой.

Надежда не осталась на хуторе, но уехала она не в Запорожье к брату, а совсем в другие края…