– А как же мама? – возмутилась Йена. – Ей плохо, а ты спать будешь?

– А я что могу сделать? – огрызнулась Тай, отворачиваясь теперь уж от стены.

Честно попыталась проникнуться состоянием мамы. Всю дорогу домой старалась, пока надрывалась. Только вот Мела никак с понятием мамы не вязалась. Тай не могла понять, почему мама мало обращала внимания на них с сестрой, могла уйти на год, на два и даже не попрощаться; вечером она есть, а утром бабушка уже хмурится в сторону и губы поджимает на любые вопросы. А еще она заставляла нервничать свою старую маму. Домой не пришла, при этом оказалась голой ночью на равнине.

– Думаю, – хмуро заключила, – папу она бы привела сюда. Ведь не станет его бабушка бить? А если и станет, то совсем немножко.

Йена хихикнула и тут же испуганно замолчала, покосившись на дверь.

– Считаешь, – начала, будто заговор читала. Страшный шепот Йены вызвал у Тай такие же свирепые толпы мурашек. – У нее есть этот… Прелестник.

– Любовник это, любовник, – с вызовом бросила Тай. Йена чуть склонила голову и улыбнулась. Одними глазами. Точно лисица. Тай эта ее манера сильно раздражала.

Бабушка с силой стукнула по двери.

– А ну!

Загадка плаща покоя не давала, и к вечеру Тай пристала к бабушке, пока та у печи стояла:

– Ба, а как мама себя накрыла, если спит?

– Как ты себя накрываешь? – спросила Таната. Подав раздавленный лист чабреца, наказала смазать царапины. – Когда страшно? Или Йена это за тебя делает?

– Я, – Тай поникла. Ранки щипало, мазать их не хотела, но бабушка смотрела строго. Пришлось морщиться и терпеть.

– Вот. И мама ваша испугалась, накрылась. А потом… Ступор, как лекарь сказала. Успокоится и станет как прежде.

Как прежде. Да, подумала Тай, отведя глаза от бабушки, сильно постаревшей за день, и разглядывая пожелтевшие от сока ранки; будет в точности как прежде.

Скалы росли, взрослели, заболевали и роняли свои части. Хорошо хоть не ему на голову, а заваливали ими землю, и о них постоянно спотыкался. Стоило только выучить их расположение, как они точно перебегали на другое место и снова бросались ему под ноги.

– Да что за подлость! – рассвирепел, в который раз отбив мизинец на ноге.

Послышались быстрые шаги, звонко рассмеялась Ниока, а Риор, задрав подбородок, сощурился. Только открыл рот, как она развернулась, и шаги ее опять стихли, только уже в пещере. Осталось лишь недоумение тем, чего они вообще возникали. Зачем утруждалась так, выбираясь наружу, если убралась обратно, ни слова не сказав.

Риор озлобленно почесался, на руке следом расцвели багровые полосы. Почувствовал еще один взгляд, спокойный и в то же время надзирающий, торопливо натянул рукав, спрятав следы. Подозревал, что лекции о коже, старой, молодой, не избежать. Попытался даже стечь за камень, но до ловкости амифи́с или прыткости инкубов ему еще было далеко.

– Не унывай, – проговорил Саф, присаживаясь рядом. – Вы поладите. Обязательно поладите.

– С чем поладим? С этим? – Риор рывком обвел площадку перед пещерой. – Они стремятся меня покалечить, и это не смешно совершенно!

– Ниока смеется не потому, что ты ударился, а над твоей реакцией на это, – объяснил Саф, ничуть не сбиваясь с толку. – Ты как змеенок, только из яйца вылупился. А норов все тот же: побить, наорать, вещи побросать. Когда, кстати, тот хаос разберешь, что устроил?

Риор упрямо выпятил челюсть. Свою вину в перевернутой им при пробуждении с ног на голову пещере признавать не хотел.

– Я? Да я очнулся, весь облепленный жижей, в коконе тряпок, с опухшей головой…