– В чём?

– В воззваниях.

– Так… если многие люди подпишутся, то в Думе увидят, что народ требует перемен!

– А думаешь, они не в курсе? Про рабочий день, про штрафы… – я сунул руки в рукава и подавил зевок. А потом огляделся.

Так, поводок у меня, конечно, вырос, но не настолько, чтобы можно было отойти от дома. А послушать, чего говорить будут, надо бы. Пусть товарищ Светлов минутой прежде бодро вещал с трибуны о светлом будущем, которое мы всенепременно построим, совместными усилиями и трудовой крестьяно-рабочей коммуной. Но мне хотелось послушать, о чём он станет беседовать за закрытыми дверями.

А он станет.

– Слушай… а Светлана – она кто? Твоя сестра?

– По духу и партии!

Ага. Значит, не родная. И вон как смутился. Стало быть, и чувства к ней отнюдь не родственные испытывает. Не те, в которых признаться прилично.

– А она где?

– Сейчас женщинам раздаст вещи, которые удалось собрать. И присоединится.

– Вы не тут живёте?

– Не совсем… во флигеле. Там, – он махнул куда-то в сторону сада, на который уже опускались сумерки. – А вы… уходите, да?

– Может, поужинаем? Нормально. А то я проголодался, пока эту нудятину слушал. Метелька, а ты?

– Не откажусь. Я тут корчму видел недалече. Сёмка, как тут, дают на вынос?

– Можно даже заказать доставку. В доме телефон имеется, – это Симеон произнёс важно, глянув на нас сверху вниз. Мол, небось нам о таком и не мыслилось.

Правда, сдулся тотчас.

– Но там недёшево, а я…

– Поиздержался?

– Вроде того.

– Угощаю, – я вытащил из кармана деньги. – Раз уж мне за сидение тут обещано было, так грех на сидение и не потратить…

Он моргнул светлыми ресничками.

– Звони, – повторил я. – В корчму свою… или иди. Только нормальной еды пусть снесут. А мы пока воздухом подышим. Сад поглядим… можно?

– Отчего ж нельзя?

Наивный какой.

Но раз можно, то воспользуемся.

И неспешно ступаем по заросшей тропе, делая вид, что интересен нам не столько дом, сколько эти вот голые палки, прихваченные свежим ледком. Он же хрустит и блестит в космах травы. А дом мрачен и тёмен. Окна забраны ставнями и сходу он кажется нежилым. Но это обманчивое впечатление и как минимум дворник должен знать, что дом – очень даже жилой.

А значит, и городовой знает.

И про дом, и про хозяйку его, которая даже мне кажется подозрительной. И про других личностей. И о чём это говорит? А о том, что у этих самых личностей крыша отменного качества, коль уж до сих пор это гнездо народных вольностей не разорили.

Вот и думай. То ли сам гражданин Светлый на полицию работает, то ли…

– Не нравятся мне они, – Метелька по-прежнему прячет руки в подмышки.

– А то мне, можно сказать, нравятся… Кстати, мы им тоже не особо симпатичны.

– Не всем.

– Ты про что?

– Про девицу эту. Она аж прям распереживалась, когда ты того… ты в следующий раз аккуратней, Сав. Эта-то дура, но мало ли, кто и чего подумает.

Его правда.

Мало ли.

Далеко нам уйти не позволяют. Из чёрноты на дорожку шагает фигура:

– Стоять! Кто такие?

Окрик резкий.

Тип высокий. И что куда важнее, с револьверами в руках. И в левой, и в правой. От так прям по-ковбойски.

– Гости, – говорю. – Заблудились малёха. Сёмка велел во флигель идти.

– А сам где?

– Так, пошёл ужин вызванивать. Посидеть думали. Покумекать… газеты почитать. Так а где флигель-то? Тут у вас темень, прям страх. У нас на фабрике и то посветлее будет.

Чистая правда, между прочим.

– Там, – револьверы опускаются. – Вон, прямо, видите?

– Не-а…

– Я вижу, Савка, ты чего? Вона, тот? – Метелька руку вытягивает и тычет. – Такой, кривой? И ещё дерево подле?

– Где?

– Да там!