– Из ляхов?

– Когда-то давно, если так-то. Уж не одну сотню лет тут живут. Имечко осталось. Родовые грамоты тоже… были.

– Были?

– Были, – подтвердил Еремей. – Сгинули. С поместьем.

– Как так?

– Обыкновенно. Охотники не только тебе нужны. И Мишкин род не сам собою измельчал.

И снова Светлов на артефакт косится, убеждаясь, что слышит он правду и только правду. А как уж эту правду истолкует, тут не наша головная боль.

– Большие бояре мелких не больно жалуют. Ныне и вовсе подминать стали. Особенно некоторые.

– Воротынцевы?

– Они… у старика руки были длинные. Всё гребли да гребли…

– Новый не лучше.

– Может, и так. Нам с того дела нет.

– Если охотник, что ж артель не собрал? Или не пошёл служить?

– К кому? К тем, кто род до краю довёл? Или к другому кому, кто тоже жилы вытянет, а потом выплюнет и забудет, как звали? Да и Охотник из него не то, чтоб сильный. Так… чует тварей. Видеть учится. На той стороне бывал пару раз, но по краюшку. А это не то, что надобно. Тем паче не та у него натура, чтоб там выжить. Он скорее делец. Или артефактор…

А вот последнее слово заставило Светлова вздрогнуть.

– Ну да об этом ты с ним потолкуй… если желание будет.

Еремей поднялся.

– Ну… спасибо за чай. Что-то засиделся я… мальчишки, если захотят, пусть остаются. Послушают. Глядишь, вправду проникнуться.

Взгляд Светлова сверлил спину.

Нехорошо.

Будто примеряясь.

И уверен, что Еремей тоже этот взгляд чуял, хотя и шёл будто бы расслабленно.

– Передай там, чтоб потом не шлялились, где попадя. И на фабрику, если что, могут не идти.

– Нет. На фабрику пусть пока ещё походят. Пару дней всего… для дела, – Светлов принял решение. – А как сделаем, так и поглядим, что дальше будет со всеми вами…

Дальше было, честно говоря, скучно.

Полутёмная комната, некогда бывшая библиотекой. От библиотеки сохранились книжные шкафы, плотни придвинутые один к другому, и запылённые книги в ближайшем. Ковёр тоже убрали, но светлое пятно паркета выдавало, что когда-то он был.

Зато появились лавки.

И стулья.

И даже кафедра, с которой гражданин Светлов ярко и эмоционально рассказывал о тяжёлой жизни рабочих. Рассказывал рабочим же, потому у некоторых нашёл живейший отклик. Пришли немногие. Несколько бледных женщин, державшихся вместе. И они-то, судя по перешёптываниям, явились не ради идей, а за вещами, которые Светлана обещала отдать после собрания. Пухлый пьяноватый мужчинка, явно не понимавший, где находится. Пара подростков нашего с Метелькой возраста. И к нашему удивлению – Анчеев. Его мы даже сперва не узнали. А он, глянув на нас с Метелькой, отвернулся и сплюнул под ноги. Сел в самом тёмном углу, себя обнявши, да и замер так.

Были ещё какие-то люди, незнакомые да и желания познакомиться не вызывающие. Кто-то тихо перешёптывался, но в целом хлебали чаёк, грызли розданные баранки и внимали лекторам. Те же, явно чуя настроение аудитории, с просвещением не затягивали, высказывались кратко и в целом по делу.

После всем предложили подписать воззвание к Думе от имени Союза Петербуржских рабочих с требованиями сократить трудовой день, отменить штрафы и запретить телесные наказания. Кто-то даже к бумаге подошёл.

Как ни странно, задерживать нас не стали, только у самого выхода поджидал Симеон.

– Как вам? – спросил он, подпрыгивая то ли от переполнявших его эмоций, то ли от холода. На ногах у Симеона были домашние тапочки, на плечах – пиджачишко, который, может, и смотрелся, но вряд ли грел. Тем паче, что ветер с реки поднялся холодный, пронизывающий. Меня и в тулупе пробирало.

– Любопытно, – ответил я. – Только смысла не понимаю.