Вечером приходила с работы мать и совала сыну титьку. Но молоко уже успело перегореть и, тот чмокал впустую. Начинал громко вякать. Мать нервничала, совала ребёнка обратно на руки Нюрке и бежала по хозяйству. Так и вырастила себе брата.

Уже в четыре года она таскала его на Миасс, где плюхалась на отмели. Затаскивала и его, оба смеялись при этом раскатистыми колокольцами.

Сверстницы звали Нюрку в общий хоровод, звали играть в бабки, или в чехарду.

– Дай ты ему маку, да и пойдём играть.

Нюрка поначалу сомневалась, но желание погулять с подружками пересилило, и она действительно стала подкармливать брата. Выбирала более крупные головки, более спелые, трясла из них ещё сыроватые зёрнышки и кормила Григория. Он становился спокойным, каким-то валовым, а потов и вовсе, засыпал. Нюрка укладывала его где-то в сторонке, прикрывала косынкой и убегала к подружкам.

В шесть лет Гришка впервые взял в руки удочку. Чуть в стороне от спуска к реке, в стороне от тропинки, были сколочены деревянные мостки. На эти мостки часто, практически ежедневно приходили деревенские бабы полоскать бельё. Зачастую приносили загаженные пелёнки, которые и стирали здесь, в чистой, проточной воде. Вот на эти детские какашки прикармливались целые полчища мелких рыбёшек, особенно пескарей.

С крутого берега было хорошо видно, как тёмная, плотная стайка рыбы выходит из омута, растекается по отмели и обследует каждый камешек в поисках корма. Прокатившись по отмели, рыбёшки снова сбивались в тугой клубок и торопливо скрывались на быстрине, направляясь в глубину. А из омута уже выходила, вытягивалась новая стая.

Вот здесь, устроившись на самом краешке мостков, и рыбачил Гришка. Налавливал целую кринку жирных, толстых пескарей. И когда те уже начинали переваливаться через край, выпрыгивать и снова плюхаться в воду, прекращал рыбалку, сматывал удочку и бегом тащил домой улов. Нюрка шустро чистила рыбёшек, просто выдавливая большим пальцем кишки, споласкивала их в тазу и кидала на горячую сковородку, чуть сдобренную постным маслом. Вся семья наедалась, нахваливая добытчика. Гришку так и распирало от гордости. Он готов был снова бежать на реку, но наваливалась ночь, и рыбалку приходилось откладывать до утра.

В возрасте семи лет, Григорий был определён учеником в церковно – приходскую школу, куда, первое время, его сопровождала всё та же сестра Нюрка. Она доводила брата до самой двери и, отступив на несколько шагов, ещё долго стояла и прислушивалась к гвалту счастливчиков, собирающихся на урок. Самой ей учиться не довелось пока. Как сказал батя:

– Науки бабу только портят. Она работать должна, а в работе грамота ни к чему.

Вот и работала Нюра, всё на того же Баландина. Сначала по дому помогала, а как в силу вошла, перевели её за скотиной ходить, в основном за свиньями. А что, уже взрослая, двенадцать исполнилось. Она, и правда, была широка в кости, крепка на ногах. Хватала по бадье в каждую руку, когда растаскивала корм. А навоз вывозила большим корытом, загрузив его внутри свинарника и за верёвку вытягивая на «зады», за огороды.

Свиной навоз жидкий, тянуть надо осторожно, чтобы не пролить. Но когда вытягивала корыто через порог, оно обязательно спрыгивало и жижа, гулко хлюпнув, вылетала струёй прямо на Нюрку. Иногда эта свиная жижа попадала на лицо, тогда Нюра ощущала какая она солёная и гадкая. Долго отплёвывалась и бежала мыться к бочке с водой. Но хозяйка не позволяла расплёскивать попусту дождевую воду, ругалась.

Зимой в доме у Васильевых стали собираться деревенские мужики. Не каждый день, но часто. А вернее сказать, не каждую ночь, потому что собирались уже по потёмкам и расходились глубокой ночью. Мать выталкивала на дальнюю половину Нюрку с Гришкой и ворчала: