А потом перешел к своим правам:

— Для меня свобода – прежде всего. Если захочу прокатиться до Парижа, то уеду и спрашивать не буду. Раз в неделю буду мотаться в Дом терпимости. А в бане буду париться с Акулиной…или еще с кем-нибудь. Охота, друзья и застолья – почти каждый день. Но чтобы ты на люди не появлялась. Пока у нас гости, ты с детьми сидишь в своих покоях. Не хочу, чтобы чужие мужики пялились на тебя. Та-ак, что еще? — он задумчиво помял подбородок, скосив глаза на Лиду.

Она стояла, словно статуя. Ее желтое лицо побледнело, а глаза в беспокойстве метались по квадрату окна.

«Все еще хочешь замуж за меня, Лидонька?» — с издевкой подумал он, а вслух добавил:

— Спать будем порознь. Не выношу, когда храпят и бздят под одеялом.

Тут девушка не выдержала, развернулась и выскочила из комнаты.

— Погоди, я тебе еще не все рассказал о нашей счастливой супружеской жизни! — крикнул он ей вслед и расхохотался.

Прошло два дня с той встречи. Судя по грозному крику Степана Мефодьевича, встречу ему в письме описали достаточно подробно и красочно.

— Гри-шка! — донесся вместе с ветром отцовский голос. — А ну подь сюда, паскуда! Прости Господи.

— Надо идти, — тихо сказал Гриша и начал одеваться. Акулина больше не приставала с вопросами, поняла, что барин поступил по ее совету. Она стянула мокрую сорочку, открыла дверь бани и нырнула в пар.

— Хорошо тебе, — с завистью подумал он. — А мне сегодня точно нагайкой попадет.

Юноша набросил на плечи старый кафтан, засунул ноги в галоши и зашлепал по грязи в сторону дома. Степан Мефодьевич увидел его издали и терпеливо ждал, когда нерадивый сынок приблизится.

— Звал, батюшка? — весело спросил Гриша, хотя весь напрягся от страха.

— Звал, сыночек, — елейным голосом ответил отец. — Мне письмо пришло от разлюбезного друга Илюши. Знаешь, что там написано?

— Откуда? — изобразил удивление Гриша, но Степан Мефодьевич знал сына, как облупленного, поэтому не стал долго рассусоливать.

— Что ж ты, антихрист, натворил, а? Ты хоть представляешь, как меня опозорил, паскуда? — в руке, которую он прежде держал за спиной, оказалась кожаная плеть. — Я тебя сейчас так отхожу, чтобы больше не смел и рта раскрывать.

Гриша развернулся и, поскальзываясь на жирной грязи, ринулся к калитке. Отец сбежал с крыльца и пустился следом, размахивая нагайкой.

— Стой! А ну, стой, стервец! По бабам ты гулять собрался, по Парижам? Вот я тебя!

Гриша перемахнул через запертую заднюю калитку и побежал по узкой тропинке вниз, к реке.

— Вернись! — донесся до него далекий голос Степана Мефодьевича, который, видимо, поостерегся бегать по тропинкам.

— Вот так-то, батюшка, — сказал он, тяжело дыша от быстрого бега. — Не догонишь…

Вдруг нога за что-то зацепилась, Гриша кувыркнулся в воздухе и упал навзничь, ударившись головой о камень.

***

— Эй, молодчик, ты чего здесь лежишь? — услышал Гриша чей-то встревоженный шепот.

Он открыл глаза, сел и огляделся. Рядом с ним на коленях стоял небритый молодой человек, слева – густой лес и куча валежника, справа – широкий ров с кольями на дне, а за ним высокий бревенчатый забор.

— Опять?! — Гриша вскочил на ноги, но голова закружилась, и он тут же повалился обратно. — Только не это. Господи, пожалуйста, разреши мне проснуться.

Он перекрестился, достал из-под рубашки крест на цепочке и поцеловал его.

— За что опять ты меня наказываешь? Ты хочешь, чтобы я женился на Лидке-тростинке? Хорошо-хорошо, я согласен. Согласен, говорю! Отправляй меня домой.

Юноша зажмурился, в надежде, что, когда он откроет глаза, то очутится дома.