– Согласен. – С серьёзным видом кивнул городовой, или Петр Алексеевич, как его назвал скупщик. – Невиданное дело. Одно ворьё у другого ворья наворованное крадёт. Черт знает что!

– Вот вы все издеваетесь… – Горецкий смешно сморщил лицо, будто собирался заплакать. – Всё ведь нажито непосильным трудом.

– Куртка кожаная, две штуки… – Машинально выдал я себе под нос.

Не удержался, честное слово. Владелец ломбарда с его нытьем до ужаса напомнил мне сцену из старого фильма.

Говорил я тихо, очень тихо. Совершенно не рассчитывал, что мое высказывание вообще кто-нибудь услышит. Однако невинная фраза, а вернее звук голоса, привлек внимание всех присутствующих.

В помещении повисла пауза.

Со стороны мужика, стоявшего за конторкой, она была вопросительной. Мол, это что за клоун и откуда он взялся? Со стороны городового, приведшего меня в участок – этот кусок дерьма еще и разговаривает?

Но самой впечатляющей выглядела пауза, которую выдерживал Горецкий. Впрочем, как и его изменившееся лицо.

Стоило владельцу ломбарда увидеть мою физиономию, он словно воздухом подавился. Из него даже звук такой вылетел, будто кто-то невидимый наступил ногой на резиновую игрушку.

Затем во взгляде Горецкого мелькнул страх. Причина этого страха была мне непонятна. Я – оборвыш с улицы, не старше семнадцати лет. Что могло в моей роже, напоминавшей сейчас кусок отбитого мяса, напугать человека, который скупает краденое? Вряд ли у господина Горецкого настолько тонкая душевная организация, чтоб он впечатлился моим помятым лицом без весомого повода.

– Простите, господа офицеры… то есть унтер… да… извиняйте… – Произнес вдруг Горецкий растерянным тоном. – Вот ведь дурень я старый… Вспомнил. Сам переложил те бусы… И тот кулон тоже. Запамятовал просто…

Он бросил на меня еще один мимолетный, испуганный взгляд. Затем недовольно поджал губы и тихонечко, вдоль стены, начал передвигаться в сторону выхода. Как только дверь оказалась в шаговой доступности, Горецкий очень поспешно рванул на улицу, плотнее запахивая на ходу пальто.

– Я не понял… – Протянул Петр Алексеевич, задумчиво уставившись сбежавшему Горецкому вслед. – А что это такое было? А? Лядов, скажи, что это?

– Да леший его знает, Петр Алексеевич. – Пожал плечами унтер-офицер, стоявший за конторкой. – Баба с возу, кобыле легче.

– Есть такое дело. Вот, прийми-ка лучше оборванца. На улице подобрал. Сидел возле доходного дома купца Лыкова. Видать, замышлял что-то. Ненашенский па́ря. Определи его за решетку. Пусть побудет до утра, а там разберемся.

Городовой, сдавший меня дежурному, козырнул и вышел обратно на улицу.

Унтер-офицер бросил в мою сторону быстрый, безразличный взгляд.

– Сядь там, – буркнул он, указывая на жесткую деревянную лавку у обшарпанной стены. – Имя? Фамилия? Чем промышляешь?

Я молчал, лихорадочно соображая, что ответить. Башка гудела от недосыпа, от голодухи и от сосредоточенной работы. Мысли суматошно метались, как взбесившиеся блохи по уличной собаке.

И вот именно в эту секунду, когда я пытался в пустой голове, раскалывающейся от боли, найти верный ответ, меня осенило. Прозрение случилось быстрое и очень яркое.

Вот я идиот! Туплю черт его знает сколько времени. А выход на самом деле лежит у меня под носом.

Историк! Я же, блин, историк! Я знаю, что будет дальше! Война, революция, гибель империи, гражданская война… Знаю даты, имена, события! По сути, мое положение сейчас максимально выигрышное. Чего я разнылся-то?

Не думал, что когда-нибудь это скажу, даже мысленно, но спасибо папе за то, что он силком впихнул меня в универ.