Комплимент выше всяких похвал и то, насколько он точно характеризует меня, становится чуточку не по себе. Хелена оказалась прозорливее, чем я о ней думала… За всем этим наносным лоском из наклеенных длинных ресниц и маникюра в пять сантиметров скрывается умная женщина, в чем-то по-своему, но несчастная.

И она подтверждает всё это, когда говорит:

– Ты хоть как-то отвлекаешь меня от гнетущих, тягостных мыслей об этом унылом, крохотном домике с кухней, размером с наш туалет в прежнем доме, и в нем я должна теперь жить. Мы ведь в Мюнхене жили совершенно иначе, – сообщает она, – там наша жизнь была абсолютно иной. Большой дом и прислуга…– Она замолкает, наверное, вспоминая всё то, что оставила позади, и я только отчетливей различаю тоску, которую эта хрупкая женщина умело скрывает за своим восторженным амплуа белокурой красавицы. – Полагаешь, легко начинать все с нуля? Бросить все, к чему так привыкла: к большому дому на Вассербург–Ландштрассе, к спа-салонам, к дорогим бутикам и маникюру под цвет вечернего платья...

Потом настроение Хелены резко меняется, и она добавляет:

– Может, я и есть легкомысленная, и Пауль прав на мой счет… Я нажила троих сыновей, ни разу не будучи замужем. Три сожительства, три ребенка, три расставания. Как по-твоему этого достаточно, чтобы назвать меня легкомысленной?

Она глядит на меня, дожидаясь ответа, и я, впервые с начала ее монолога, произношу осторожное: «Может быть».

Хелена не обижается...

– Третий мой «муженек», – она изображает руками кавычки, – оказался той еще сволочью: оставил меня без гроша за душой: мол, мы не расписаны. Я ему не жена… Словно Томми и не сын ему вовсе. Сукин сын! Кобель. Нашел себе молодуху лет двадцати, а та и напела ему гадостей про меня. Вот я и решила уехать... А что, у меня тоже есть гордость!

– Почему Нюрнберг? – любопытствую я.

Моя собеседница улыбается, пожимая плечами.

– Просто ткнула в место на карте – и вот мы здесь.

– Так у вас здесь совсем никого?

– Никого. Моя мать давно умерла, как и отец! А здесь, в Нюрнберге, – Хелена мне улыбается, – проходит просто чудесный рождественский базар. Всегда хотела его увидеть!

Эти слова так соответствуют образу прежней Хелены, созданному в моей голове, что я не могу не улыбнуться.

Искренне, но чуть-чуть осуждающе…

– Скоро твоя мечта исполнится, – произношу с убежденностью. – Осталось дождаться каких-то полгода!

– Значит сходишь со мной?

– Почему бы и нет, – я пожимаю плечами, – я не посещала рождественские базары лет пять, если не больше.

Хелена закатывает глаза, но я вижу, что она в самом деле довольна.

– Ты безнадежна! – провозглашает она. И глаза ее странно блестят, когда она подгоняет меня снова взяться за дело. – Живее, моя дорогая, не хочу, чтобы наш первый совместный бисквит оказался опавшим, как мужское достоинство Гюнтера в день его свадьбы с соплячкой.

Теперь я действительно прыскаю со смеху, Хелена тоже хохочет.

– А что, – веселится она, – я подсыпала ему в кофе какую-то дрянь из китайского магазина. Продавщица клятвенно уверяла, что у него неделю не встанет!

– И не встало?

– Понятия не имею. Но хочется верить, что он неделю ходил импотентом!

Мы снова заходимся диким хохотом, так что на кухню заглядывают наши мальчишки, интересуясь, почему мы смеемся. По-детски они решительно не понимают, что веселит их обсыпанных мукой мам, а мы не можем остановиться, продолжая веселиться до колик и слез на глазах. И мне кажется, что сегодня совместно с Хеленой нам удастся «испечь» нечто большее, нежели просто бисквитный рулет с начинкой из сухофруктов...