– А где он, кстати?

В зеленых глазах «семи рукой богини» засиял непросто страх, а лютый могильный трепет.

И вместо ответа на мой вопрос, она схватила со стола тряпку, упала на коленки и начала тереть мою обувь и то, что я принесла с собой с улицы. А именно пару крошечных клякс дождевой водицы.

– Ты чего, встань. – Я попятилась, а она за мной поползла.

– Ой, беда. Ой, конец.

Запричитала снова.

Я пошатнулась от ее напора и в кого–то впечаталась…

– Давид Романович! – ахнула Вильма и губы задрожали. – Я ей говорила, а она своенравная, наплевала на мои слова.

Сдала меня, глазом не моргнув. Не нарочно пожелала, чтоб от ее пирога уголек остался.

– Ступай.

Сухо прогнал экономку. Она включила задний ход и на четвереньках спряталась за кухонный остров.

Я медленно повернулась и утонула в карих глазах, источающих лютую ненависть.

– Иди за мной. – Почти по буквам сказал он и опустил взор на мои, черт подери, треклятые ботинки. – Но для начала их сними и выбрось.

Что? В смысле выбрось?

Но это была не идиотская шутка…

«Я, может, скажу ужасную вещь,

но мужчинам,

которые гордятся только тем,

что они мужчины,

просто больше нечем гордиться»

Я скинула ботильоны и пошлепала за суровой грозной фигурой в черном. Шаги были почти не слышны. Только мое бешеное сердцебиение. Бам, бам, бам…

Ритм участился, когда Давид открыл дверь своего кабинета и взглядом пригласил войти.

Я вошла. Замерла недалеко от входа.

Глаза забегали по просторному помещению с кучей книжных шкафов на современных подвесных полках и панорамному окну во всю стену. Стекла лизал непрекращающийся дождь. Снова и снова.

– Вильма предупредила тебя о маленьком правиле?

Он обогнул стол из эбенового дерева и уселся в громоздкое кожаное кресло с вогнутой спинкой. Не глядя на меня, дернул верхний шкафчик и достал пистолет с глушителем.

Аккуратно положил на тейбл–пэд и посмотрел на меня, с трудом сдерживающую дрожь.

– Она что–то сказала про вашу фобию и…

– Фобию? – карие глаза прошлись по изгибам моего тела. – А у тебя есть фобии? Может быть, ты боишься пауков? Или темноты?

– С недавнего времени я боюсь собак. В особенности ротвейлеров.

Давид и тени улыбки не выражает.

Хрустит пальцами, разглядывая меня рентгеновским взором.

– Не стоит бояться Валли. Она пережила немало на своем веку и имеет право немного злиться.

Я подумала о собачьих боях. Или о жестоком хозяине. И задалась вопросом, а чем Грешник лучше?

Собака жила в шикарном доме. Ела деликатесы. Но была пленницей. Как и я.

Разве это жизнь? Скорее не очень приятное подобие.

– Я постараюсь.

Ложь.

Я никогда не свыкнусь с таким соседством. И с тем, что принадлежу Грешнику, тоже.

– Как поездка? – выгнул темную бровь и взялся откручивать глушитель. Приглушенный лязг металла, треск резьбы взвинтил мой страх до масштаба глобальной катастрофы. Только дождь успокаивал. Но его, господин Грешник ненавидел всей душой.

Почему же? Что в обыкновенном ненастье плохого?

Даже Пушкин писал про грозу в начале мая.

Сейчас, правда, конец марта, но…

– Спасибо, хорошо.

– Попрощалась с родителями?

Дунул в выходное отверстие, и потер его пальцем.

– Мне не хватит целой жизни, чтобы принять факт их кончины и попрощаться.

– Сожалеешь, что пропустила похороны и поминки?

Пошевелил слегка пухлыми губами, нажимая на спусковой крючок. В корпусе что–то защелкало.

– Я сожалею, что у меня брат–убийца.

Впервые за несколько минут, я сдвинулась на миллиметр. Ладошки мало того, что вспотели, еще и защипали от нарастающего ужаса. Я сглотнула, как мне показалось крайне тихо, тем не менее Грешник уловил сдавленный глоток. Карие глаза полыхнули азартом. Он явно любил покер и просаживал миллионы за игрой в каком–нибудь подпольном клубе, внешне напоминающем вейп–шоп или магазинчик хозяйственных товаров.