– Не смей так говорить! Дедушка был бы тобой недоволен, – Вероника Семёновна нахмурилась и даже постучала пальцем по столу. – Квартира пригодится тебе и твоим детям. Можешь сдавать, можешь продать.

– Нет у меня никаких детей! Мам, лучше расскажи мне, что врачи говорят?

– Будут, – уверенно, даже как-то резко, ответила мама. Помолчала и тихо продолжила: – Шансов пятьдесят на пятьдесят, так что я ещё побарахтаюсь. Но барахтаться я хочу со спокойной душой, – с мягкой улыбкой добавила Вероника Семёновна.

Когда Оксана летела домой, она почему-то больше всего боялась жуткой картины больничной койки, на которой будет лежать измождённое тело с бритой головой. Но мама выглядела так же, как обычно, разве что чуть похудела, а вот в квартире поселился странный, совершенно незнакомый запах лекарств. Не противный, скорее – тревожащий.

– А где этот? Ну, папашка…

– Он сказал, что временно поживёт в комнате матери, потому что не любит больничный запах. Его тошнит, – чуть усмехнулась мама.

– Ну да… Как же иначе…

***

Как ни противно было, а с отцом пришлось встретиться. Старая московская коммуналка с широченным коридором, заставленным древними шкафами, висящими на стенах велосипедами и совершенно неуместным здесь почти неприлично ярким скейтом, встретила её привычным запахом вареной капусты и хозяйственного мыла.

Знакомая комната бабушки слегка преобразилась: на окне висели новые шторы с огромными цветами и люрексом, вместо древней кровати со скрипучей металлической сеткой и стопкой старых матрасов стоял новый диван, обтянутый фиолетовым велюром, а на полу перед ним лежал коврик, раскрашенный под леопарда.

На старом обшарпанном трюмо, где раньше стояли пустая бутылочка от духов «Красная Москва», грязная мраморная пудреница с трещиной на крышке и шкатулка, в которой хранились древние пуговицы, сломанное серебряное кольцо и порванные янтарные бусы, теперь батареей стояла дамская косметика. Пластиковые бутылочки различных размеров заняли почти все место. С краю лепилась уже потёртая косметичка из кожзама под зебру и валялись несколько использованных ватных дисков с грязно-рыжими и чёрными следами-разводами.

– Это что? – Оксана кивнула на заваленное дамским барахлом трюмо.

– Не твоё дело! Это мамаша твоя болеть вздумала, а я ещё мужчина молодой! – На роже папашки не отразилось даже тени стеснения.

– Ну, развёлся бы и потом гулял, как хочешь.

– Я что, на идиота похож?! – папашка от возмущения даже дёрнул пухлыми плечами, обтянутыми полосатым банным халатом. – Не буду же я всю жизнь в коммуналке жить! Ты мне всё-таки дочь, так что наследство поделим…

Больше Оксана слушать это ничтожество просто не смогла и выскочила из его комнаты, не прощаясь: её трясло от ненависти и от того, что этот... папашка в очередной раз растоптал крошку надежды, которая, как выяснилось, все ещё где-то жила в ней. Никакой благодарности к жене он не испытывал и помогать ей явно не собирался.

Больше дочь с мамой не спорила, и визит к нотариусу состоялся. Ехать к ней и Олегу домой Вероника Семеновна наотрез отказалась, пообещав звонить каждый день и предупредить, когда подойдёт время операции. Оксана всегда считала, что мама её совершенно не умеет врать, и домой улетала со слабым чувством надежды: мама явно настроилась на длительное лечение и борьбу и обещала держать в курсе всех изменений.

***

Некоторое время звонки были довольно регулярными, а потом мама объявила, что есть улучшения, и пока можно не беспокоится. Ксюша всё равно собиралась приехать летом, потому чуть выдохнула и принялась ждать законного отпуска. Звонила маме чаще, чем раньше, и успокаивалась, слыша спокойный, даже бодрый тон.