- Не надо, Тавра, – обратился он к девочке, которая остановилась в нескольких шагах от него. – Прошу тебя, уйди отсюда! Ты напрасно рискуешь своей жизнью!

Но Тавра не слушала его. В отличие от Стефана, девочка сохраняла невозмутимое выражение лица. Она приблизилась к жеребцу, ладонью нежно провела по его морде.

Движения девочки были точными и одновременно мягкими: жеребец чувствовал себя в безопасности и не пытался укусить руку, которая обращалась с ним столь бережно.

Словно желая подтвердить, что доверяет девочке, жеребец позволил ей обвить свою шею одной рукой, тогда как другой рукой она взялась за узду.

Стефан не успел и глазом моргнуть, как Тавра, ловко запрыгнув на жеребца, пустилась вскачь. Площадь загона хотя и была достаточно просторной, но всё же не позволяла коню развить слишком большую скорость.

Тавра носилась по кругу, наслаждаясь свистом ветра в ушах, и всем, кто на неё смотрел, было ясно, что девочка попала в свою родную стихию. Юная всадница держалась прямо, сжимая ногами верхнюю часть конского туловища, и было невозможно не восхититься её гордой амазонской посадкой. Конь бежал ровной хорошей рысью.

Стефан отвёл глаза от наездницы; где-то в глубине души шевельнулось чувство досады, смешанное с уважением.

Что ж, как бы ему ни было обидно за своё поражение, но пришлось признать очевидное превосходство двенадцатилетней девчонки. Наверное, он был чересчур самоуверен и переоценил свои возможности. Зато Тавра приручила коня легко: будто они давно знали друг друга.

«Это неудивительно», – подумал Стефан, вспомнив рассказы отца о том, что кочевники обучают своих детей верховой езде с трёхлетнего возраста. А когда ребёнку исполняется шесть-семь лет, ему в руки вкладывают лук и колчан со стрелами.

Едва Стефан поднялся, как тут же, застонав от боли, пронзившей левую ногу, снова осел наземь. Боль была резкой и острой, как будто в плоть вонзились сотни раскалённых кинжалов; она была непереносимой. Перед глазами поплыл туман, который, сгустившись, полностью поглотил сознание.

Стефан не видел, как к нему отовсюду бежали слуги; последнее, что он слышал: как заплакала навзрыд его мать и как отец послал за лекарем.

5. Глава 5

Стефан не знал точно, сколько времени прошло с тех пор, как чудовищная боль уложила его в постель. Сознание его то прояснялось на короткое время, то, словно желая смягчить его страдания, снова погружалось в спасительный мрак.

Когда он, проснувшись, открыл глаза, в окно его покоев пробивался розово-пурпурный свет заходящего солнца.

За дверью раздавались голоса.

- Зачем ты пришла? – сердился Фирс, старый слуга, преданный семье стратига как пёс. – Тавра, я уже говорил тебе в прошлый раз и в позапрошлый тоже, что молодому господину необходим покой. У него жар и он по-прежнему страдает от боли.

- Впусти меня, Фирс, – в голосе Тавры слышалось упрямство, столь хорошо знакомое Стефану. – Я знаю, что смогу облегчить его страдания.

- Ты шутишь! Как ты, сопливая девчонка, можешь исцелить нашего господина, если лучший в городе лекарь в этом не преуспел?

- Лекарь, которого жители Фарнабии считают лучшим, на самом деле обыкновенный шарлатан. В нашем племени его побили бы палками за то, что он, пользуясь своим положением, обманывает людей.

- Вот как! А у тебя, значит, получится то, что не сумел сделать этот уважаемый человек, которого ты называешь оскорбительным для его сословия словом! Будь осторожна, Тавра, не позволяй себе подобные высказывания, если не хочешь быть наказана!

Фирс выдержал паузу, а потом прибавил изменившимся, доверительным тоном: