Когда я сажусь в машину, его рука в последний момент удерживает меня. Заставляет замереть на месте.

— Запомни, галчонок, — его голос низкий, почти шёпот. — Теперь ты принадлежишь мне. А что я делаю со своими вещами — решаю только я.

Я в полнейшем ужасе в машину сажусь. Вздрагиваю, когда он захлопывает за мной дверцу так, что, кажется, машина дёргается.

Следующие секунды проходят в тишине, пока он резко обходит машину и занимает водительское место. Двигатель рычит, как и сам Марат. Он заводит машину так резко, что я вжимаюсь в кресло.

— Куда мы едем? — шепчу, не узнавая своего голоса.

Марат молчит. Смотрит прямо перед собой, сжимая руль так, что костяшки пальцев белеют.

— Ты же хотела его спасти? — бросает он сквозь стиснутые зубы.

Машина резко срывается с места. Я сжимаю ремень безопасности, понимая только одно - я разозлила Кафарова. И это может стоить мне гораздо больше, чем я ожидала.

Я сижу в машине, сжимаюсь в кресле, будто это может спасти меня. Воздух в салоне сгущается, становится вязким как патока. Дышать трудно.

Марат молчит. Внутри него бушует что-то тёмное, едва сдерживаемое. Я это вижу – в его сжатых кулаках, в напряжении челюсти, в том, как его пальцы барабанят по рулю, пока машина несётся по пустой ночной дороге. Мне конец. Мне прямо совсем конец! Я представить не могла, что Марат отреагирует так. Он ведь получил всё желаемое! Почему так себя ведёт? Словно моё согласие его во взбешённого зверя превратило!

Меня бросает то в жар, то в холод. На языке вертится тысяча слов, но ни одно не вырывается наружу.

– А мне… Мне домой наверное… Папа ждёт…

– Домой?! – рявкает, стискивая сильнее руль. Сейчас вырвет… – Давай, хули. Звони. Предупреди батю, что будешь за гандона своего расплачиваться.

– Я… - Задыхаюсь от мысли, что отец хоть что-то узнает о происходящем. И я буду снова выслушивать, что всё моя вина.

Я сглатываю, нервно тереблю край футболки.

– Нет… Не ему… То есть… – я запинаюсь, чувствуя, как его взгляд резко обрушивается на меня. Чёрный, тяжёлый. – Просто думаю…

– О чём? – его голос низкий, рокочущий, отдаётся внутри, будто перекатывающийся гром.

О том, что я дебилка. О том, что могла бы хотя бы попытаться сбежать. О том, что, может, если бы я взмолилась, он бы отпустил меня. Но я знаю правду. Кафаров не из тех, кто отпускает.

– О том, что ты урод, – бурчу в конце концов, даже не осознавая, что говорю вслух.

Громкий смешок. Опасный, ленивый. А после Марат резко бьёт по тормозам. Я лишь успеваю вскрикнуть, как его пальцы сжимают мой подбородок. Грубым движением мужчина разворачивает меня к себе. Нависает, заставляя трепетать от его близости.

– Повтори, – требует, склонившись ближе.

Я замираю, чувствуя его дыхание на своей коже. Горячее, обжигающее.

Губы чуть дрожат от его близости. Он смотрит на меня как на добычу, уже пойманную, но всё ещё трепыхающуюся.

Мне нужно что-то сказать! Оттолкнуть. Выскочить из машины и перебраться жить в монастырь. Но вместо этого я остаюсь сидеть, вжимаюсь в кресло, ощущая, как его палец медленно скользит по моей щеке.

– Дрожалка у тебя отменная, – усмехается он зло. – И куда делась вся твоя храбрость, а, галчонок?

– Она… Она в отпуске, – шепчу я, не в силах отвести взгляд.

– Долгосрочном? – он продолжает скользить пальцем по моей коже, изучает, словно дразнит, играет. А я едва сдерживаю паническую дрожь.

– Возможно… – мой голос срывается.

– Судя по всему, там же отдыхает, куда и твои мозги сбежали.

Я зло прищуриваюсь. Жаль, что у меня нет вазы! Отличное средство разговоров с этим мудаком.