Все стали расходиться, и только Миша лежал неподвижно, упав лицом в траву. Мы стали с Васей звать его, трясти, пока он не очнулся. Ему принесли стакан боржоми. Он поднял его и произнес:

– Пью за бессмертную славу первого крестоносца, который вонзит копье или меч в ворота Иерусалима.

Он осушил стакан до дна, отдал его Васе, огляделся и спросил:

– А что, собственно, происходит?

– Съемочный день окончен, – ответила Вася. – Иди, сдавай реквизит.

– Не понял. – Миша встал, дико озираясь.

Главное, артисты переодеваются, смеются, болтают о разных пустяках, они садятся в машины, автобусы и уезжают, спокойно покидая осажденный лагерь крестоносцев.

Тут Миша как закричит:

– Измена!!! А ну по местам! Предатели! Не то я раскрою вам головы своим боевым топором.

Все, конечно, подумали, что Миша шутит. К нему даже подошел гример и в таком же приподнятом стиле сказал:

– Сэр! Если это не нанесет ущерба вашей отваге и святости, верните нам, пожалуйста, парик и усы…

А Миша:

– Клянусь душой короля Генри и всеми прочими святыми, обитающими в хрустальных небесных чертогах, это уж слишком!

Он повернулся и быстро зашагал в сторону гор.

– Что это с ним? – спросил гример.

– Все, мы пропали, – сказала Вася, глядя, как Миша исчезает за поворотом.

Ночью было затмение Луны и полнолуние – разом. Над морем вспыхивали зарницы, и дальние холмы на мгновение белели. Казалось, все черти выскочат и пойдут танцевать в промежутках между этими вспышками.

Миша ночевать не пришел. Мы с Любой и Васей не спали – сидели и ждали его в саду. Пару раз в трусах и майке к нам выходил узнать, не вернулся ли Миша, сонный Ричард Львиное Сердце.

– Зря ты не сказала, что он у тебя закидошный, – сказала Люба.

– Каждый час без него, – сказала Вася, – приравнивается к суткам.

– К одним? – спросила Люба.

– К пятнадцати, – ответила Вася.

Вообще мы знали, что Миша в Крыму не пропадет. Когда-то в молодости он со своим другом Леней отдыхал в Лисьей бухте – бездомный искатель приключений, без всякой палатки, он спал, завернувшись в плед, под открытым небом.

И всю жизнь потом вспоминал это небо. Что очень меня удивляет. Зачем, я никак не могу понять, нужно вспоминать небо, когда оно все время у тебя над головой?

Хотя это крымское небо и правда какое-то чумовое. Одни сплошные звезды, просто потолок из звезд, звездный купол, там звездного вещества больше, чем прогалин, мы ошалевали от этих звезд – как вечер, так чистое звездное небо, выходишь пописать, и даже присев на корточки, можно спокойно достать рукой до звезд, все созвездия видно, только не где обычно в Москве, а в ином расположении, Млечный путь неизвестно откуда берет начало и уходит в бесконечность, черные кипарисы, ели, сосны и кедры – устремлены в распоясавшиеся, колючие, холодные, лучистые, слепящие звезды… Нет, мы и правда от этих звезд уже не знали, куда деваться.

– Сейчас я беру машину, – сказала Люба, – и поедем его поищем.

Она вошла в дом, растолкала Ричарда, он подогнал «жигули», и мы двинули в лагерь крестоносцев.

Миша был там. В кромешном мраке сидел он, жег костер – длинноволосый, нечёсаный, с приклеенными усами. Рядом с ним лежал обнаженный картонный меч.

– Лапка моя! – Люба вышла из автомобиля и осторожно подошла к Мише с пакетом черешни. – Ангел ты мой! Ну что тебе в голову взбрело сидеть тут в темноте? Оголодал, наверно, замерз, и страшно, поди, одному-то?

– Да! У меня нет ни свиты, ни оруженосца, – задумчиво ответил Миша. – И никакого другого спутника, кроме благочестивых размышлений, лишь только меч – моя надежная защита. Впрочем, я легко переношу дневной зной и пронизывающий ночной холод, усталость и всякого рода лишения. Пригоршня фиников и кусок грубого ячменного хлеба, несколько глотков воды из чистого источника – вот все, что нужно рыцарю типа меня.