– Да что ему дался этот гроб?! – воскликнул Ричард Львиное Сердце.

– А то, – кричал Миша, чуть не плача, – нельзя оставлять Палестину во власти Саладина! Как ты этого не понимаешь, дурья твоя башка?!

– Вызывайте неотложку, и точка! – сказал Ричард Львиное Сердце Любе. – Пока я ему по морде не надавал.

– Только троньте его! – сказала Вася. – …Киношники!

– Я человек театра! – заметила Люба. – И если я уйду из кино, я пойду директором в детский дом, он у меня будет образцовым!

А я сказала Мише:

– Пап, да ладно тебе, что с ним разговаривать, только нервы трепать.

Но Миша и не взглянул на меня.

– Клянусь крестом моего меча, – проговорил он, подняв меч и отступая в темноту, – или я водружу крест на башнях Иерусалима, или крест водрузят над моей могилой.

– Так, – сказала Люба, когда Миша полностью растворился в ночи. – Я эту кашу заварила, я ее и расхлебаю. Будет ему Гроб Господень! Если гроб хоть в какой-то степени образумит нашего Мишу. Но это последнее, что я смогу для вас сделать, – грустно добавила она.

Понятия не имею, как ей удалось внушить режиссеру, что этот крестовый поход окончился вовсе не так уж плохо, как всем показалось. Она потом рассказывала, что дело было так.

Она пришла к режиссеру Жене и сказала:

– Сегодня ты инсценируешь эпизод, не предусмотренный Вальтером Скоттом.

– Какой? – удивился режиссер.

– «Освобождение Гроба Господня».

– Ты с ума сошла! – воскликнул Женя. – Ты вообще, Люба, в курсе, что крестовый поход Ричарда потерпел полный крах?! Конечно, когда тебе читать, у тебя в голове одни только деньги!

– Ангел ты мой, – взмолилась Люба, – останется этот эпизод в фильме или не останется – все равно, ты можешь его даже не снимать. Гроб нужен мне, чтоб выручить почтенное семейство, главу которого я сбила с панталыку. Средства на строительство Иерусалимского храма и Гроба Господня я раздобуду. И запомни, – строго сказала она, уходя, – деньги делают историю.

Это были пророческие слова, потому что историческая правда в этом фильме не смогла победить художественную.

Утром лагерь крестоносцев был переоборудован в Иерусалимское королевство, холм святого Георга – в Сион, на вершине которого двое плотников Эдик и Валера из досок – по договоренности с Любой – выстроили некое сооружение с полумесяцем на крыше. А перед зданием – дощатые ворота, на которых Валера написал красной масляной краской:

Дальше по обе стороны холма были выстроены войска – легкая кавалерия сарацин и тяжелая – рыцарей крестового похода. А в мегафон зычным голосом объявили, что в Тихой Бухте сейчас будет предпринято последнее и решительное наступление крестоносцев на Святой город, а также освобождение Гроба Господня, кое, собственно говоря, и являлось целью всей экспедиции.

Мы с Васей и Любой стояли на смотровой площадке и обозревали окрестности. Мы молча стояли втроем и ждали Мишу. И он появился.

– Похудел-то как! – вздохнула Вася.

И правда, он стал похож на духа, что бродит в безводных пустынях.

– Помните о Гробе Господнем! – сказал он, приближаясь к армии крестоносцев.

– Помните о Гробе Господнем! Помните о Гробе… – пронеслось по рядам крестоносцев.

Трубный глас возвестил о начале наступления.

Наша кавалерия двинулась галопом и расположилась так, чтобы сразу оказаться во фронте, во флангах и в тылу немалого отряда Саладина. Следом за кавалерией шагала пешая армия короля Англии. Вышитые флаги и позолоченные украшения сверкали и переливались тысячью оттенков при свете восходящего солнца – ближе к полудню никто из участников этой сцены не выдержал бы палящего крымского зноя. Даже видавшие виды сарацины, которые с воинственными возгласами размахивали пиками, осаживая своих лошадей, лишь когда оказывались на расстоянии одной пики от христиан. Всадники, вооруженные пиками, наносили друг другу удары своим тупым оружием, от чего многие из них повылетали из седел и чуть не поплатились жизнью. Смешались в кучу кони, люди, шум, гам, клубы пыли, и все это сопровождалось оглушительным грохотом каких-то музыкальных инструментов, которыми арабы издревле вдохновляли воинов во время сражения.