Она с пристрастием оглядела по очереди Васю, Мишу, меня, как бы взвешивая – почтенные мы или не очень, и, ни слова не говоря, удалилась.

Видимо, решив, что более или менее почтенные, она вернулась через пять минут с громадным тортом – торт «Киевский», «прямо из Киева», правда, уже не целый, его кто-то из знаменитых артистов не смог доесть, поскольку в нем, в этом киевском торте, устроили муравейник черные мураши.

– Какое полезное соседство, – сказал Миша, гоняя муравьев по торту, – сулящее множество интересных встреч, мероприятий и знакомств!

Далее с ее стола к нам пошли перекочевывать огурцы, помидоры «прямо из Симферополя», черешня, козье молоко, творог. Она же продукты закупала – тоннами! Коньяк там за стенкой лился – армянский – рекой!

– Вася! Миша! Я не киношник! Я человек театра! – она говорила. – Я десять лет была директором в Тамбовском театре! О, это золотые времена! У меня две родные сестры в Тамбове, и обе – почтенные люди. Миша! Возьмите грецких орехов! У меня шесть мешков – колите и кушайте!

Она не могла не осыпать благодеяниями, раз уж ты попался ей под руку. Она плохо себя чувствовала, если ей казалось, что ты еще не достаточно осыпан. Сколько раз увидит, столько осыплет, но при одном условии: ты хоть в какой-то мере должен соответствовать ее представлению о том, что такое почтенный человек.

Делала она это полностью бескорыстно, ей от нас ничего не было нужно, кроме стульев и стаканов.

– Миша! Можно у вас одолжить стул… на одно лицо? – спрашивала Люба, и с этим вопросом она могла заглянуть к нам в любое время суток.

Сама она не пила, но у нее было множество подшефных. Знаменитейшие по тем временам голоса доносились с ее веранды.

– Ну что, стаканчик налить? – это голос Любы.

И в ответ – баритон, постоянно звучавший с экранов телевизоров и кинотеатров:

– Я что, похмеляться, что ли, пришел? Я пришел пообщаться, поговорить. А ЭТО – само собой!

Причем с восходом солнца она всегда свежая, в цветастом платье, под мышкой коричневая картонная папка: «ДЕЛО № 4. Ричард Львиное Сердце», тук-тук-тук – по асфальту на высоченных каблуках.

– Ты что так поздно встаешь? – воспитывала она Васю. – Я с шести часов на ногах! Все дела нужно делать до десяти утра, а после десяти выпивать!

Она никогда не купалась, не загорала, к пляжу она вообще относилась насмешливо и с подозрением.

– Вчера выдала Болтневу полторы тысячи, он их спустил в один вечер – угощал весь пляж, – жаловалась она.

– Вася! Миша! – кричала она, дефилируя по верхней набережной.

– Иди загорать! – звала ее Вася.

– Ты с ума сошла! – отвечала та, потрясая картонной папкой. – Вы не видели мою артистку – исполнительницу прекрасной Эдит?

– Она уехала на экскурсию с какой-то негритянкой на биостанцию – смотреть морских котиков!

– Ангел ты мой! – хваталась за голову Люба. – С какой негритянкой? Это мужчина, нубиец, переодетый шотландский рыцарь Спящего Леопарда! У них по программе ровно через пять минут любовная сцена в шатре у крестоносцев! При чем тут морские котики?!

– Хорошо быть негром – всегда веселый, всегда хорошо выглядишь, не видно синяков под глазами! А только ослепительная улыбка и – пой, танцуй и играй на барабане… – говорил Миша, приподнимая над головой свою белую войлочную шляпу и кланяясь Любе.

Она ведала всем. В этом крымском крестовом походе все находилось под ее контролем. Если над Тихой бухтой, где разбил свои шатры лагерь крестоносцев, нависли тучи, а это противоречило замыслу режиссера, по Любиной наводке разгонять их поднимался из Симферопольского аэропорта отряд вертолетов. Под ее неусыпным оком Тихая коктебельская Бухта из последних сил изображала гористые стремнины Иордана, и если бы для съемки режиссеру понадобился натуральный Гроб Господень, Любе доставили бы его «прямо из Иерусалима», чтобы картина выглядела достоверней.