Оба дня, что мы провели здесь, стояла суровая и холодная погода, мало способствовавшая хорошему настроению. Быть может, кроме погоды давала себя знать и предстоящая разлука с Лив, которая должна была сойти здесь, чтобы отплыть обратно на юг, навстречу солнцу и лету.
От Хаммерфеста до Медвежьего острова
8 июля вечером мы покидали последнюю норвежскую гавань. Лив провожала нас. Когда мы обогнули последний мыс, она сошла с яхты.
Направляя «Веслемё» в открытое море, я долго следил взглядом за высокой фигурой, которая махала нам рукой, стоя во весь рост в маленькой лодке… Это было единственное живое пятно в холодно-влажном мире тумана, и оно становилось все меньше и меньше…
Хаммерфест остался позади; большая русская трехмачтовая шхуна как раз входила в гавань, чтобы закупить рыбу.
Впереди были море и страна льдов. Пасмурная погода немного прояснилась, но туман еще висел над горами побережья. Морская поверхность казалась слегка выгнутой под навесом тумана. Дул легкий бриз с северо-востока.
Мы поставили паруса и взяли курс прямо на Медвежий остров.
Вахта сменялась вахтой, горизонт – горизонтом, а мы все шли вперед, по однообразной поверхности моря, шли всю ночь, весь следующий день и еще ночь – все тем же курсом, под парусами и под однообразное пыхтенье мотора. На таком далеком расстоянии от берегов встречаются лишь полярные буревестники, которые и остались здесь нашими верными молчаливыми спутниками… эти вечные серые летучие загадки!
Не одну вахту простоял я за рулем, следя в раздумье за полетом этой птицы, когда она, не шевельнув крылом, молчаливо носится над зыбью моря, то подымаясь над гребнями волн, то опускаясь вместе с ними и вновь подымаясь над следующим гребнем, всегда одинаково далекая, одинаково безучастная, словно неодушевленная. В этом полете – проблема, которой мы еще не разрешили: для буревестника как будто не существует закона тяготения.
Время от времени раздается жалобный крик трехпалой чайки, преследуемой чайкой-разбойником, и взор мой с участием следит за изящным легким полетом моего друга прежних плаваний. Не раз в часы одиночества, среди льдов высоких северных широт, эта птица являлась для меня единственным радостным вестником жизни и тепла.
Выйдя в полдень на следующий день (10 июля) на палубу, чтобы принять вахту, я в шутку спросил Улавеса и Якобсена, отбывших предыдущую вахту:
– Ну как, земли не видно?
– Как же, мы ее с десяти часов видим!
Я рассмеялся и огляделся кругом. Но и в самом деле, вдали виднелась земля! Две горные вершины синели над голубым морским горизонтом, далеко-далеко, примерно в 50 морских милях.
Удивительно, как манит к себе всякая земля даже здесь, на севере, когда вдруг вынырнет из моря в голубой дали!
Мы с нетерпеливым ожиданием приближались к этому никому из нас не знакомому острову в Ледовитом океане. То был одинокий форпост мира льдов, выдвинутый к югу, навстречу Гольфстриму, там, где воды Ледовитого океана вклиниваются между более теплыми водными массами, текущими с юга.
Но не успели мы пройти сколько-нибудь значительное расстояние, как непрозрачная серовато-белая вуаль медленно обвила западную вершину и потянулась узкой горизонтальной полосой на восток, то исчезая, то снова появляясь.
Вскоре медленно заклубился, гонимый поднявшимся западным ветром, и настоящий туман полярных морей. Земля совершенно исчезла из виду, и мы плыли прямо в серую гущу.
Вокруг не видно ничего, кроме морской поверхности на расстоянии двух-трех корабельных корпусов впереди. До острова было еще далеко, и мы продолжали идти полным ходом еще час… и еще час – никаких перемен.