Облачившись во вдовью столу, Анния почувствовала себя слабой и беззащитной. Но – хвала богам! – не одинокой: Сильвия, единственная дочь, была её надеждой и отрадой.

Анния глубоко вздохнула и лёгким движением смахнула со лба капельки пота. В покоях дома было душно; воздух, казавшийся липким и осязаемо плотным, словно смягчал все краски и звуки. Последние дни лета и наступившие осенние выдались на редкость знойными – это была ещё одна причина для беспокойства. У соседей-латифундистов – куда ни кинешь взгляд – повсюду бледная желтизна жнивья вперемешку с тёмными полосами вспаханной земли; у неё же, хозяйки Приюта Сильвана, хлеба до сих пор стояли неубранные: не хватало рабочих рук. Для покупки новых рабов не было денег: вся выручка за оливки и фрукты уходила на самые необходимые домашние нужды.

В предзакатное безмолвие неожиданно вторгся грубый голос:

- Знайте, почтеннейшие торговцы, что вина, лучше того, какое вам предлагают на вилле Приют Сильвана, не найти во всей Сицилии: от Лилибея до Сиракуз, от Мессаны до Геллы!

Анния вышла из дома и направилась к хозяйственным постройкам – длинному ряду амбаров, давилень, загона для скота и эргастула*. Вилик в это время как раз скрылся в глубине винного погребка вместе с заезжими торговцами, и его громкий голос был слышен даже во дворе. Он расхваливал как виноградное, так и плодовое вино – и при этом не переставал торговаться.

- А в этой долии хранится вино, которое может соперничать с любым италийским и даже с прославленным хиосским, - говорил Ветурий, поглаживая шероховатую поверхность высокого глиняного сосуда. – Когда наливаешь его в чашу, оно искрится подобно окрашенным розовоперстой Авророй каплям росы, его аромат превосходит изысканные запахи самых ценных благовоний, его вкус... Поистине, этот напиток просто божествен, клянусь Бахусом!

Заметив Аннию, с улыбкой (надо же, вилик – и какое красноречие!) наблюдавшую за ходом сделки, Ветурий поспешил к ней.

- Вот увидишь, домина*, они непременно согласятся с моей ценой, - довольным голосом произнёс он, потирая ладони. – Схватка будет долгой и упорной, но я, клянусь Меркурием, дешевле не отдам и заставлю их сдаться!

Анния не успела ответить на его пылкие заверения. По дороге между оливковой рощей и виноградником быстро катилась и уже поворачивала к усадьбе, сверкая посеребренной упряжью, щегольская двухколёсная повозка – бига; Анния узнала выезд своего адвоката.

- Прошу сюда. – Губы Аннии раскрылись в радушной улыбке. – Рада видеть тебя, благородный Гай Клавдий! Давно ты не был у нас... Надеюсь, ты с добрыми вестями?

- Путь сюда был нелёгким... Такая жара! – Вслед за адвокатом в атрий* вошёл человек, который не понравился Аннии с первого взгляда: оттопыренные уши, выступающая челюсть, длинный красный нос; кроме неприятной внешности, он обладал резким, лающим голосом и грубыми манерами.

Не понравилось Аннии и то, как деловито он осмотрел атрий, заглядывая во все углы, и то, как он обратился к ней: держался так, будто не она была хозяйкой поместья, а он принимал – притом неохотно – её у себя.

- ...Вот никак не могу привыкнуть к обнажённым мужикам и девкам в атрии, - говорил незнакомец, бегло и без всякого интереса разглядывая собрание скульптур. – В доме моего отца всё было как в суровые времена Цинцинната... Ныне атрий без статуй – признак необразованности, дурного вкуса. А разве нагое тело, к примеру, этого пастуха, который опирается на дерево с ползущей по нему ящерицей, это хороший вкус, а?

- Называя Аполлона Савроктона – одно из лучших творений Праксителя* – пастухом, человек выдаёт отсутствие у него не только вкуса, но и образования, - заметила Анния сдержанно, хотя и была поражена невежеством спутника адвоката.