– Солдатом? – спросила Бретт.

– Случалось, и солдатом, дорогая. И у меня есть раны от стрел. Вы когда-нибудь видели раны от стрел?

– Давайте же посмотрим.

Граф встал, расстегнул жилет и рубашку, задрал майку и стоял так, с волосатой грудью и могучими брюшными мышцами в свете газовой лампы.

– Видно?

Ниже линии ребер виднелись два белых рубца.

– Смотрите, где вышли сзади, из спины.

Над поясницей были два таких же шрама, в палец толщиной.

– Ну и ну! Это что-то!

– Прямо насквозь.

Граф принялся заправлять рубашку.

– Где это вас так? – спросил я.

– В Абиссинии. Когда мне был двадцать один год.

– А что вы там делали? – спросила Бретт. – Вы были в армии?

– Я был в деловой поездке, дорогая.

– Я же тебе говорила: он свой. – Бретт повернулась ко мне. – Я люблю вас, граф. Вы просто прелесть.

– Я очень счастлив это слышать, дорогая. Но это неправда.

– Не говнитесь.

– Понимаете, мистер Барнс, как раз потому, что я столько всего пережил, теперь я могу наслаждаться жизнью. Вам это знакомо?

– Да. Однозначно.

– Я знаю, – сказал граф. – В этом секрет. Нужно найти истинные ценности.

– И ваши ценности никогда не меняются? – спросила Бретт.

– Нет. Уже нет.

– Вы никогда не влюбляетесь?

– Всегда, – сказал граф. – Я всегда влюблен.

– И как это сказывается на ваших ценностях?

– Это одна из моих ценностей.

– Нет у вас никаких ценностей. Вы мертвый, вот и все.

– Нет, дорогая. Вы неправы. Я вовсе не мертвый.

Мы выпили три бутылки шампанского, и граф оставил корзину у меня на кухне. Обедали мы в ресторане в Буа. Обед был хорош. Пища занимала особое место в числе ценностей графа. Как и вино. Граф за едой был в отличной форме. Как и Бретт. Мы хорошо погуляли.

– Куда бы вы хотели направиться? – спросил граф после обеда.

Кроме нас, в ресторане никого не осталось. Возле дверей стояли два официанта. Им хотелось домой.

– Мы могли бы подняться на холм[45], – сказала Бретт. – Правда, мы отлично погуляли?

Граф весь сиял. Он был очень счастлив.

– Вы оба очень славные, – сказал он, попыхивая сигарой. – Почему вы не поженитесь?

– Мы хотим жить своей жизнью, – сказал я.

– Не портить друг другу карьеру, – сказала Бретт. – Идемте. Мы тут засиделись.

– Выпьем еще бренди, – сказал граф.

– Лучше на холме.

– Нет. Выпьем здесь, в тишине.

– Ох уж эта ваша тишина! – сказала Бретт. – Что вообще мужчины находят в тишине?

– Нам она нравится, – сказал граф. – Как вам, дорогая, нравится шум.

– Ну хорошо, – сказала Бретт, – давайте по одной.

– Сомелье! – воскликнул граф.

– Да, сэр.

– Какой у вас самый старый бренди?

– Тысяча восемьсот одиннадцатого, сэр.

– Подайте бутылку.

– Ну-ну. Меньше пафоса. Отговори его, Джейк.

– Послушайте, дорогая. За старый бренди я готов отдать больше, чем за любые другие древности.

– У вас много древностей?

– Полон дом.

Наконец мы отправились на Монмартр. У Зелли было тесно, шумно и накурено. При входе оглушала музыка. Мы с Бретт стали танцевать. Из-за тесноты мы еле шевелились. Негр-барабанщик помахал Бретт. Мы застряли в пробке и танцевали прямо напротив него.

– Как поживайте?

– Отлично.

– Это карашо.

Зубы с губами на пол-лица.

– Он отличный друг, – сказала Бретт. – Чертовски классный барабанщик.

Музыка стихла, и мы направились к столику, за которым сидел граф. Снова зазвучала музыка, и мы стали танцевать. Я взглянул на графа. Он сидел за столиком и курил сигару. Музыка снова стихла.

– Пойдем уже.

Бретт направилась к столику. Зазвучала музыка, и мы снова стали танцевать в тисках толпы.

– Ты паршиво танцуешь, Джейк. Лучший танцор, кого я знаю, – это Майкл.

– Он великолепен.

– У него есть сильные стороны.