Бакчаров опять закрыл лицо руками и простонал:

– Я безмерно благодарен Ефиму, как его там по батюшке, за его сострадание и участие, однако не могли бы вы заочно передать ему слова моей бесконечной благодарности и решимости молиться за его душу со дня моего преставления?

– Какого преставления? – удивился губернатор. – Прямо неловко перед человеком, Дмитрий Борисович, он вас уже час ожидает. Как только услыхал, что вы поправляетесь, так все бросил и к нам примчался.

– Как поправляюсь? – ожил умирающий.

– Доктор Корвин сказал, что постельный режим желательно отменить как можно скорее, дабы тело ваше не подвергалось более зловредному расслаблению, – пояснил генерал Вольский. – Прогулки вам нужны, Дмитрий Борисович. Гимназистки-то уже вон все за партами да за книжками, а вы все болеете. Пора уже и на поправку идти.

Бакчаров уставился на него с изумлением и в то же время с клокочущей в груди радостью: «Неужто провел меня поп?»

Вдруг губернатор, все это время державший руки за спиной, предъявил учителю феску:

– Если вам неудобно принимать в ночном колпаке, то предлагаю вам свою турецкую шапочку, – залепетал губернатор. – Если, конечно, не побрезгуете.

Бакчаров, думая о жизни и смерти, медленно стащил колпак, обнажая бритую, как у татарина, голову, и отвлеченно проговорил:

– Не побрезгую.

Губернатор бережно прикрыл красным головным убором срамоту ощетинившейся головы и вновь попятился, объявляя:

– Итак, Дмитрий Борисович! Благотворитель ваш – Ефим Григорьевич Румянцев. Встречайте, пожалуйста.

Вошел Ефим Григорьевич медлительно, молча, церемонно придвинул к одру болящего стул, обменялся с учителем крепким рукопожатием и уселся, широко расставив ноги в охотничьих сапогах. Сидя у одра, купец степенно, с любопытством стал осматриваться, ковыряя косматую бороду. При этом Ефим Григорьевич важно вздыхал и хмурился, а разные и потому страшные глаза его по раздельности переходили от вещи к вещи, блуждая взглядом по комнате. Купец засмотрелся на старинный самовар, потом на блеклый старый ковер, – тяжелый правый глаз его выпал, запрыгал по половицам и укатился под дубовый комод. Невозмутимый купец не полез за глазом, кашлянул в кулак, достал из-под шубы пиратскую повязку и прикрыл ею зияющую черным провалом глазницу.

– Как ваше здоровьице, господин учитель? – обратился он свойским русским басом к Бакчарову. – Выздоравливаете, я гляжу. Совсем плохи были ваши дела. Чуть, батенька, вы в дороге-то и не померли. Лекарь наш Виктор Ксенофонтович сказывал, что вши у вас были с хорошего таракана размером и никак не выводились, твари окаянные. Пока они вас не обрили и марганцовкой не обработали.

– Спаси Господи, – невпопад промямлил учитель, прикидываясь умирающим.

Купец смотрел на Бакчарова оставшимся страшным и немигающим глазом, но взгляд его источал мужицкую любовь и преданность. Бакчаров подумал, что Ефим Румянцев из числа тех простых русских добряков, которые во всем – вплоть до воровства и убийства – готовы помочь попавшему в беду человеку. Одноглазый, рыжебородый, он приятно напоминал Бакчарову его дорогого и, верно, где-то сгинувшего Бороду.

– Вы из России-матушки? – спрашивал купец, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

– Из Польши.

– Ух как! Ни разу не бывал. У нас тут кто Москву или Петербург посетил, тот уж и нос дерет, словно весь свет объездил.

– И не врут, – отозвался учитель. – В Европе кто на такие расстояния ездил – и вовсе путешественником зовется…

– Ну что ж, рад, так сказать, личному знакомству с вами, жду вашего появления в нашем обществе, – вставая со стула, вздыхал бравый русский купец первой гильдии. – Пора и честь знать. Дайте еще раз пожать вашу богатырскую руку. До свидания.