Бакчаров простонал так, как стонут дети, которых поднимают на учебу, и закрыл лицо руками. Только он отвлекся мирскими мыслями от молитв, как бабка исчезла, а в комнату его вошел пузатый протоиерей в сопровождении губернатора.

– Вот, батюшка, наш страстотерпец, – представил губернатор болящего, – учитель Дмитрий Борисович Бакчаров. – И тут же представил батюшку: – Отец Никита, настоятель Преображенского собора. Любезно согласился вас причастить по случаю великого праздника. Не буду вам мешать, – откланялся губернатор, по обыкновению пятясь к двери, и в следующее мгновение исчез, оставив Бакчарова наедине со священником.

– Я не готов! – твердо послышалось от одра болящего.

– Что значит не готов? – бодро удивился батюшка.

– Я не уверен, что все еще верую в Бога, – пояснил Бакчаров, пряча глаза от священника.

– И давно это с вами, если не секрет, голубчик? – поинтересовался протоиерей, зачем-то раскрыл свой сундучок и принялся расставлять на столе его содержимое.

– С тех пор, как Бог меня оставил, – буркнул хмурый Бакчаров и сложил руки на груди в знак независимости.

– И чему вас в университетах только учат? – пожал плечами протоиерей. – Ну что же, я зря пришел, что ли? Тогда просто за вашу крещеную душу, ныне из тела исходящую, помолимся. Единственный раз в жизни все-таки умираете, – заметил батюшка, уже листая Требник.

– Я не умираю! – испуганно возразил Бакчаров и прикрыл нижнюю часть лица одеялом, так будто поп собирался дать ему пощечину.

– Как это не умираете? – распаковывая Дары, усмехнулся жизнерадостный батюшка. – Еще как умираете. Доктор ваш говорит, что осталось вам, в сущности, ничего. Так что приступим, голубчик, к исповеди, – перешел священник к делу: – Се чадо, Христос, невидимо стоит, приемля исповедание твое, не усрамися, ни же убойся, и да не скрыеши что от мене. Аще ли что скрыеши от мене сугуб грех имаши. Аз же точию свидетель есмь. – И накинул на голову учителя епитрахиль. – В чем согрешил, чадо, в чем каешься?

Бакчарова так поразило известие о близости его кончины, что мысли у него в голове закружились, как листья от осеннего ветра.

– Так ведь я не готов, батюшка, – пискнул он жалобно. – Как же я скажу вам сейчас все грехи, если я все время службы польской, то есть более пяти лет, не был на исповеди?

– Кайся, коль грешен, – только и призвал священник, явно не желавший откладывать исповедь.

– Грешен, батюшка! – выкрикнул Бакчаров и уткнулся, рыдая, в пузо священнику. – Страстями обуреваем всю жизнь свою был я от юности! Грехам моим несть числа, одному лишь Богу все они ведомы! Но превыше всего согрешил я умом своим, гордынею, приумножающей все страсти мои! Умом своим я от Господа отошел, но вот те крест, батюшка, душа моя непрестанно христианкой была и веру в Бога исповедовала!

Бакчаров плакал навзрыд.

– Умница! Вот это я понимаю, вот это покаяние, – радостно похвалил исповедника протопоп, похлопал кающегося по плечу, сжал руками покрытую епитрахилью голову вернувшегося в лоно Церкви грешника и возвел глаза к потолку. – Да простит ти чадо, Димитрие, вся согрешения твоя, и аз недостойный иерей, властию мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь. – Перекрестил он голову Бакчарова и снял с нее свой жреческий фартук…

Только протоиерей исчез, как в комнату влетел губернатор Вольский с новыми объявлениями:

– Извольте, господин учитель, принять завтрак, а заодно и вашего благотворителя купца первой гильдии Ефима Григорьевича Румянцева, взявшего на себя все расходы по вашему излечению.