– А что за посылка? К чему такая срочность?

– Сладости ваши пришли. Помните, мы на сайте выбирали?

– Что ж ты сразу не сказала?!

Вот, тут же появилось настроение на почту топать. И даже шаг прибавился. Сашка едва за ним поспевает. Хорошо хоть настояла на ботинках, лужи обходить ниже его королевского достоинства.

В местных магазинах выбор сладостей для диабетиков ограниченный, бесконечные батончики, похожие на замазку, и банальные леденцы. Сашка их тоже ест, за компанию. Дрянь редкостная. Поэтому приходится заказывать через Интернет всякие вкусности. И посылка пришла как нельзя кстати – и из дома его вытащила, и чай со сладостями ему не помешает, для поднятия жизненного тонуса.

Чтобы оставаться под защитой зонта, Сашке приходится идти вплотную ко Всеволоду Алексеевичу. Она слышит его дыхание, машинально отмечая, что всё нормально, в пределах его нормы. Без свистов и сипов. То есть причина всех мрачных мыслей исключительно в Доброве. Может быть, оберегать его от печальных новостей? Ну да, и вообще от жизни оберегать. Отобрать телефон, отключить Интернет, пусть сидит в гетто собственных мыслей. Быстрее с ума сойдёт. Молодец, Сашенька. Гений психотерапии. Доктор Фрейд рыдает от зависти вместе с доктором Менгеле.

– Если ты возьмёшь меня под локоть, идти будет удобнее, – спокойно говорит он.

Сашка хочет возмутиться, но у него такой уверенный тон, а у неё не находится ни одной убедительной причины отказаться. Приходится взяться за его локоть. Так и правда удобнее. И даже теплее.

– Всеволод Алексеевич…

– Мм?

– А помните, вы в девяносто девятом клип сняли, где летали на истребителе? Это ведь не монтаж был, да? Вы действительно летали?

– Летал. Планировался монтаж. Я должен был просто посидеть в кабине и всё. А лётчики предложили по-настоящему всё сделать. Хотя полёты на истребителях даже профессионалы прекращают в сорок пять. А я был уже постарше. Лет на много. Но какой-то кураж охватил. Потом, когда взлетели, пожалел. Давление бешеное, глаза на лоб лезут в буквальном смысле. Меня вторым пилотом посадили, считай, что пассажиром. А первый пилот как начал фигуры пилотажа показывать: бочка, мёртвая петля. Куда там американским горкам.

– А клип получился шикарный, – хихикает Сашка. – Вы, такой задумчивый, рассекаете небо.

– Ага, задумчивый. Ты бы видела, что потом было. Как я два дня с унитазом расстаться не мог. Обнимал его как родного.

– А правда, что вы начали летать в Израиль, когда это ещё было очень опасно? Во время военного конфликта?

– Саш, летать всегда опасно. Самолёты падают. А поезда сходят с рельсов.

– Ну, в Израиле тогда ещё и стреляли.

Всеволод Алексеевич неопределённо пожимает плечами:

– От судьбы всё равно не уйдёшь.

Сашка кивает. Она нашла подтверждение своим мыслям. И рассказам артистов, которые всегда утверждали, что Туманов фаталист. И явно знает какую-то тайну, другим не доступную. Считали его чем-то вроде талисмана. Мол, если страшно лететь, лети с Тумановым, и ничего не случится. Он всю жизнь летал, плавал, ездил на чём угодно и куда угодно, не рефлексируя. Не побоялся сесть в истребитель. Пел в «горячих точках». И теперь этот человек боится задохнуться ночью в собственной кровати. Где логика? Или в том логика и заключается? В своей кровати особенно обидно. После стольких абсолютно безбашенных лет.

Он идёт неторопливо, но в его спокойном шаге не старческая немощь, а чувство собственного достоинства. Большинство прохожих в такую погоду смотрят под ноги, а у него, как всегда, взгляд поверх голов. Как будто он на сцене. Сашка втайне любуется им. И вздёрнутым подбородком, и широкими плечами, и идеальной осанкой, которую не испортили годы. И даже волосами цвета «перец с солью», которые он зачёсывает назад, слегка фиксируя гелем. Раньше они держались ещё и на лаке, но чёртова астма внесла коррективы. И Сашке ещё больше нравится лёгкая растрёпанность в его причёске, появляющаяся к вечеру или в сырую погоду, когда одного геля явно недостаточно. Ой, кого она обманывает. Ей нравится абсолютно всё. С ней рядом идёт её придуманный мужчина. Её идеальный мужчина. Что бы ни казалось окружающим, до которых ей теперь нет ровно никакого дела.