Назад идёт с мыслью, что можно успеть перехватить какой-нибудь бургер, пока он там десять пар перемеряет. Но Всеволод Алексеевич шагает ей навстречу. В руках два пакета. На удивление быстро.

– Всё удачно? – осведомляется она.

– Вполне. Возьми, пожалуйста.

Протягивает один пакет ей. Сашка машинально берёт. Машинально же заглядывает внутрь, достаёт коробку.

– К костюму, – невозмутимо сообщает он. – Прости, ты ушла, я взял на свой вкус.

«Прости», ага! А так бы он на её вкус взял! Впрочем, они уже выяснили, что разница тут небольшая, если только в цене. Туфли. Не лодочки, не на шпильке, на которой она бы всё равно не смогла ходить. А ровно такие, какие ей всегда нравились. Похожие на мужские, с длинным тупым носом, шнуровкой на подъёме и широким устойчивым каблуком.

– Всеволод Алексеевич, вы… Ну куда я во всём этом буду ходить?

– Куда угодно! Хоть бы и за хлебом. Но в целом согласен, культурного досуга нам с тобой не хватает. Пойдём на концерт Соколовского?

И оба начинают ржать как сумасшедшие.

Май

– С праздником, Всеволод Алексеевич. Вы главное будьте здоровы.

Сегодня вместо «доброго утра». Улыбается, довольный. К завтраку вышел в белой рубашке. А если соберутся гулять, то ещё и пиджак с орденами наденет. Есть у него такой, особый. К которому раз и навсегда ордена прикручены, чтобы каждый год не мучиться. Тяжеленный.

Как его песочили в Интернете за тот пиджак, когда он работал. Хотя надевал его Туманов раз в год, и не на главный праздничный концерт на Красной площади, а на тот, локальный, поселковый, который сам же устраивал и который так Сашку раздражал. Звенел наградами в узком кругу. И Сашка не знала, как к этому относиться. Ведь его награды. Да, не в Великую Отечественную полученные. Но полученные же, не на рынке купленные. Одну можно даже считать «боевой», за выступления в Афганистане. Да, не стрелял, пел. Но, думается, толку от него, как от певца, там было больше, чем возьми он автомат. И действительно рисковал, далеко не все артисты соглашались туда ехать. Остальные награды «гражданские» – ордена за заслуги перед государством и искусством. И тоже ведь заслужил. Другой вопрос, корректно ли надевать их в День Победы. Вроде как наравне с ветеранами. Которых почти не осталось. И большая часть публики на концертах для ветеранов состоит, в лучшем случае, из детей войны. К которым он тоже относится. И Сашка не случайно его поздравляет. Для него это не абстрактный праздник, а самые настоящие, живые воспоминания.

Сейчас всё гораздо проще. Теперь к нему не приковано внимание журналистов, и здесь, в тихом Прибрежном, никому не придёт в голову проверять, какого он там года рождения. Идёт красивый старик, звеня наградами, и идёт. Ему улыбаются. И он счастлив. А что ещё Сашке надо?

Сашка уже не спрашивая включает телевизор. Знает, что он будет смотреть парад. Все эти танчики, самолётики, солдаты в разной форме ему очень интересны.

– Всеволод Алексеевич, а вы помните девятое мая сорок пятого?

Неопределённо пожимает плечами.

– Смутно. Мне кажется, что помню. Но кто даст гарантию, что я себе это воспоминание не придумал? Так же как маму вроде бы помню. А может быть и нет. Описать тебе праздничную Москву, как потом показывали в кинохронике, не смогу. Все бытовые тяготы я на себе почувствовал скорее в послевоенное время, его уже память захватила крепко. Продукты по карточкам, очереди за ними. Несколько раз я карточки терял, разумеется. Как все дети. Дровяная печка и вязанки дров, за которыми я ходил во двор, где стоял специальный сарайчик. Самодельные леденцы. Мы растапливали в ложке сахар, он застывал и получался леденец. Парусиновые штаны до колен, на помочах. Но тогда всё это не казалось чем-то трагичным, все так жили. И даже то, что я рос без мамы, не было чем-то из ряда вон. В классе почти у половины ребят отцы с фронта не вернулись. Да и женщины тоже гибли – и на фронте, и в госпиталях, и в тылу. Сейчас жутко звучит, а в те годы таковой была реальность.