Сашка молча кивает. Так она примерно и думала.

А он тем временем приходит к совсем другим выводам:

– Вот так живёшь, работаешь, бегаешь по привычному кругу: дом, гастроли, концерты. Никого не трогаешь, делаешь, что должен, что привык. А потом вдруг оказывается, что для кого-то ты и причина, и вдохновение, и источник неприятностей. Кто-то, кого ты и не видел никогда, на тебя обиделся, кто-то в депрессию впал. Жуть какая.

М-да. Поразительно, что эта простая мысль его только теперь настигла. Сашка качает головой:

– Шли бы вы спать, Всеволод Алексеевич.

– А ты?

– И я тоже. День сегодня какой-то сумасшедший.

– Нет, я имел в виду… – Он запинается, вздыхает, потом всё-таки поднимает на неё глаза: – Я имел в виду, ты к себе?

Ясно с ним всё. Боится, что ночью будет ещё приступ. Не хочет ночевать один. И вроде как чувствует себя виноватым за этот разговор. Ключевая фраза «вроде как», потому что Сашка не особо в это верит. Актёр. Изображает смущение. Но куда ей деваться?

– У вас в спальне очень удобный диван, Всеволод Алексеевич, – улыбается она. – Просто не могу отказать себе в радости на нём поспать.

***

С ним гулять – отдельное удовольствие. Его всё интересует, он постоянно порывается что-то рассказать Сашке. А она и рада слушать. У него в запасе миллион историй. Проходя мимо цветущего куста олеандра, он вспоминает, как кто-то из их артистической бригады решил пожарить шашлыки, а вместо шампуров использовал длинные и прочные олеандровые ветви, и как перетравились все, хорошо хоть не насмерть. На набережной ему непременно нужно купить семечек у словоохотливой бабки, которая каждый раз его узнаёт и каждый раз говорит, что любит его песни с детства. Он ехидно ухмыляется и идёт кормить голубей. Голуби слетаются к нему моментально. Он сидит на лавочке в окружении птиц и, что особенно поражает Сашку, пытается погладить особо смелых. Такой фамильярности голуби, конечно, не позволяют. Но его это ничуть не смущает, и он не теряет надежды приручить своих питомцев.

Сашка мужественно молчит, воздерживается от лекции о болезнях, переносимых птицами, тем более голубями, не гнушающимися копаться в помойках. Ей достаточно, что он счастлив в такие минуты. Часто ли он бывает счастлив в последние годы? Сашка очень надеется, что да. Очень старается. Но что она может? Кое-как удерживать в узде его хронические болячки? Вкусно кормить и развлекать разговорами? Не слишком-то впечатляюще и для обычного старика. А для человека, в чьей жизни было всё? Вообще всё, больше, чем Сашка может себе представить. Путешествия по всему миру, доступность самых красивых женщин, всякие там устрицы и фуагра, прелести которых Сашка в принципе не понимает. Оно даже на вид так себе, ничего аппетитного. Он разбирается в вине, наручных часах и яхтах. И, самое главное, у него была сцена. Внимание публики, тысяч человек каждый вечер. А теперь одна Сашка. И вместо красивого пиджака с блестящими лацканами удобная домашняя курточка и вельветовые штаны, на ремне которых дозатор инсулина. И Сашка в сотый раз задаёт себе вопрос: правильно ли то, что произошло? Да, это было не её решение. Он всё сделал сам, это был только его выбор. Он мог остаться в Москве, хотя вряд ли мог остаться на сцене. Но сохранил бы привычное окружение: красивый дом, старых друзей, свой любимый Арбат. Или не сохранил бы? По крайней мере, друзей. Он ведь далеко не дурак и импульсивных решений не любит. Значит, понимал что-то, чего Сашка не понимает?

Но затевать с ним такой разговор она не хочет. И пытается найти ответ по кусочкам, по случайно брошенным фразам, по отдельным эпизодам.