– Вообще-то надевать перчатки положено, – отзывается Сашка. – Просто многие пренебрегают.

– И она по-другому прикасалась. Брезгливо. А ты… осторожно. Ты меня боишься?

«Я себя боюсь, Всеволод Алексеевич, – думает Сашка. – Желаний я своих боюсь. Диких в нашей с вами ситуации».

– Я ведь тебе уже говорил, я не рассыплюсь.

– Не рассыплетесь, конечно. Переворачивайтесь.

Он поворачивается спиной, и так вести разговор ей гораздо легче.

– Ты на меня сердишься? – продолжает допытываться он.

Да ёлки! Что его так на психологию сегодня тянет?

– Всеволод Алексеевич, ну что за глупости? Как я могу на вас сердиться? Это у меня и в былые времена не получалось, а сейчас так тем более.

Руки продолжают ритмично двигаться, разминая сведённые приступом мышцы. Под левой лопаткой слабо заметный белый шрам. В детстве ещё напоролся на гвоздь в заборе. Сашка так и не поняла, как можно напороться спиной на забор, а он уже толком не помнит. Помнит, что долго не заживало. Сашка порой бывает в шоке от подробностей его детства. То расскажет, как готовился стать пожарником и в качестве тренировки лазил по пожарной лестнице в школе. То выяснится, что в третьем классе они с пацанами собирали остатки из всех стаканов после застолья на коммунальной кухне, сливали в один и упивались в хлам. Про подобранные на улице бычки и самодельные папиросы, самокрутки даже думать не хочется, равно как о всей той заразе, которую можно было собрать таким методом «курения». А чего стоит выгнутое не в ту сторону ребро? На Сашкин вопрос он только плечами пожал, мол, тоже в детстве ещё, в драке сломали, срослось неправильно. С кем не бывает? Действительно, кому из нас в детстве рёбра не ломали! В драке-то! Словом, Сашкино непростое детство в Мытищах девяностых казалось просто раем в окружении розовых пони по сравнению с его воспоминаниями.

– А в былые-то на что ты сердилась? Ты меня даже не знала!

– Ну, всякое случалось. – Сашка с облегчением думает, что они сменили тему. – Злилась, когда вы долго не приезжали с концертом. А потом злилась, когда приезжали.

– Это как?

Он аж приподнимается на локте, чтобы взглянуть на неё.

– У поклонников своя логика, Всеволод Алексеевич. Вы долго не приезжаете, даёте концерты где угодно, кроме моего города, мне обидно. Зато спокойно. А потом вывешивают ваши афиши, и вроде бы желание исполнилось, радуйся. Но сколько сразу проблем! Купить билет на хорошее место, купить букет, выбрать наряд. Ждать встречи, нервничать. Потом ждать момента, чтобы отдать чёртов букет. Это я просто ненавидела. Полконцерта сидишь как на иголках.

– А без букета никак? – хмыкает. – Я бы не умер без цветочков.

– Никак! Потому что вдруг остальные так же подумают, сэкономят. И у вас будет мало цветов. И вы решите, что вас в этом городе не любят, и больше сюда не приедете.

– Убийственная логика.

Он снова садится, натягивает майку, Сашка подаёт ему мягкую домашнюю курточку, чтобы сохранить тепло после массажа. Выглядит он намного лучше, чем час назад. Теперь бы ему отдохнуть, но он явно настроен на разговор.

– Саш, я ваши цветы даже в номер гостиницы не забирал. Какие цветы? Астма же. А в букеты могут что угодно напихать. Если лилии, вообще караул, я от них сразу задыхаться начинал. А нагибаться каждый раз за ними? Не везде зрители могут на сцену подняться, не во всех залах лестницы для этого есть. Протягивают снизу, а ты или приседай, или скрючивайся в три погибели. Двадцать раз за вечер. Если ребёнок цветы несёт, просто катастрофа. Вот и представь, как я ваши веники любил.