— Это же классическое чёрное платье. Как говорила Коко Шанель…

— Коко говорила про МАЛЕНЬКОЕ чёрное платье. «La petite robe noire» — это не одежда, это философия: поменьше пафоса, поменьше шмоток, и будет вам много счастья и много любви, потому что каждая женщина уже желанна по определению.

— Ну, хорошо, — Вера с улыбкой развела руками. — Ты меня подловила! Мне действительно нечего надеть. Но мне это не кажется такой уж большой проблемой.

— А по твоему лицу и не скажешь, — заметила Флёри. — В любом случае я не имею права отпустить тебя в таком виде. Идём.

Не дожидаясь ответа, она вышла из Вериной комнаты и направилась в свою спальню. Вере хотелось протестовать, но все её протесты разбивались о камень очевидности — Флёри была права.

В комнате Патриция долго перебирала содержимое своего шкафа: придирчиво разглядывала каждую вещицу на вешалке, а затем безжалостно заталкивала обратно. Она что-то бормотала себе под нос и не обращала внимания на Веру, которая тихонько ждала окончательного вердикта, не очень-то надеясь, что из этой затеи что-нибудь выгорит.

— Вот! — наконец, объявила Патриция и продемонстрировала бесцеремонно-красное, тонкое до прозрачности платье из летящей ткани.

Будь оно значительно длиннее, сошло бы за наряд танцовщицы фламенко.

— Я это не надену, — заявила Вера.

— Разумеется, наденешь! Я его купила в прошлом году в надежде, что успею похудеть. Но почему-то не успела. К тому же с моим ростом мне оно коротковато. А тебе в самый раз. Ты только посмотри! — она настойчиво протянула платье Вере. — Оно ведь просто создано для тебя! И цвет, и фасон!

— Да я в нём околею!

— Ты же не в поход идёшь, а на свидание.

— Это не свидание.

— Когда «это» не свидание, идут в том, что есть, и не парятся, а не вздыхают перед зеркалом.

— А вот подсматривать нехорошо.

— Я не подсматривала, а подслушивала. К тому же ты согласилась довериться моему мнению.

— Когда это?!

— Только что. Иначе бы сразу отказалась искать альтернативу.

— Да ты мне слова возразить не дала!

— Когда тебе надо, ты упираешься похлеще сельского барана. Вот только упираешься всегда не по делу. Ну, хотя бы просто примерь, — смягчилась Патриция и жалобно скруглила глаза. — Ну, ради меня.

Через полчаса Вера в новом красном платье и короткой чёрной куртке из кожи с заклёпками вышла из подъезда. Чувствуя себя рассерженной и взведённой, Вера необъяснимым образом ощущала одновременно странный прилив сил и вдохновения. Она злилась на подругу за докучливость, а ещё больше — за её правоту в отношении размера и фасона платья: следует признать, что более точного по лекалам и ещё более вызывающего наряда Вера не знала за всю жизнь. Однако этот огненный, даже в некотором смысле роковой стиль мгновенно наделил её небывалой смелостью, которую Вера ощутила тотчас, стоило Патриции застегнуть молнию на Вериной спине, как позвоночник сам собой гордо вытянулся струной от нетерпения и дерзости.

— Это то, что нужно, — обронила Патриция, глядя на Веру в зеркальном отражении.

— Да, — без экивоков согласилась Вера, — это то, что нужно.

— А ты ничего ещё не хочешь мне рассказать?

— Нет, — игриво ответила Вера таким тоном, словно кокетство, всю жизнь дремавшее в ней, нечаянно выпорхнуло в большой мир и вытеснило собой всю прежнюю личину.

— J'ouvrirais cette péninsule… (франц. буквально — «Я бы открыла этот полуостров…»)

— Что?.. — обернулась Вера, не понимая до конца, но всё же догадываясь о значении этого выражения, которого она никогда прежде не слышала.

Её позабавила интонация, с какой Флёри выдохнула слова в воздух, будто задувала свечу. Патриция не ответила, лишь улыбнулась.