Вот только такова печаль, что даже этим всё равно уже ничего не изменишь.

3. Глава 3

Меня выкинуло из воспоминаний обратно в реальность. Я открыла глаза, когда кто-то прошел мимо меня, громко засмеявшись. Вздрогнув, я обернулась – две модно одетые девушки смеялись над чем-то, разговаривая про недавно прошедший день рождения их друга.

Они миновали меня, и я, набравшись сил, наконец, отлипла от колонны, закинула свой рюкзак за спину и направилась дальше. Идти осталось не так много, но я медлила. Я медлила, потому что мне невыносимо было идти в эту обитель зла, где заправлял Макс Кедровский и работать там его помощницей, черт его дери. Быть его должницей у всех его шестерок на виду и выносить то, как он будет помыкать мной. Чего бы мне тогда ни наговорил Максим – он просто ничего не знал, вот и всё. Дурак, не видящий ничего дальше своего носа. В одном он, конечно, виновен не был – Сергей, его отец, действовал в одиночку, это точно, и Максим даже не догадывался о том, что происходит за его спиной. Даже предположить не мог. Кедровский-старший обозвал меня больной идиоткой после того, как узнал ту историю про то, как я ворвалась к Максу в офис, устроив там скандал. Сказал, что я ненормальная, сумасшедшая. Это он сказал ему, Максиму. Надькин брат, Гюго, тогда как раз у них в офисе был. Сергей открещивался от моих слов с выпученными глазами перед сыном, у него чуть ли не пена изо рта лилась, и именно из-за того, что я действительно сказала правду, по крайней мере, о том, что он, Сергей Кедровский, напрямую участвовал в том, что случилось с моим отцом. Просто Макс к этому отношения не имел, как я думала, и орать и набрасываться на него, по сути, было абсолютно без толку. Тем более, мне это всё только неприятностей прибавило… В общем-то, я сама виновата. Можно было влипнуть и похуже. Но меня Кедровский старший вряд ли будет трогать – там есть какой-то договор, что если вслед за совладельцем страдает его наследник, то ряд счетов автоматически закрывается. Поэтому, максимум, что Кедровский может сделать – это полностью забрать бизнес себе. Когда-нибудь, он, конечно, может и попытался бы добраться до меня, если бы это ему понадобилось, но я сильно сомневаюсь, что это ему будет нужно.

А я ведь уже давно догадывалась, что Сергей хотел убрать моего отца из общего дела. Я боялась этого, боялась его попыток что-то сделать, боялась за папу. Отец верил мне лишь частично, пытался упокоить, а в итоге…

В итоге…

Я сняла очки, безвольно опустила руку на джинсы и закрыла лицо свободной ладонью, не сдерживая беззвучные слезы. Я не могла смотреть на папу. Не могла. Я была рада только тому, что он хотя бы лежит в поистине прекрасных условиях – чистой, большой палате с новейшим оборудованием и превосходным уходом. Что за ним следят, ухаживают, не оставляют. Что здесь он в безопасности. Я вытерла слезы и подняла взгляд.

Вот он, мой папа, Воробьев Василий Альбертович.

Папа был статным мужчиной. Волосы, его некогда каштановые как и у меня, сейчас во многом были покрыты серебряной сединой. Внешне он был симпатичным мужчиной с темно-серыми глазами, некоторой щетиной на крепком подбородке и ободряющей улыбкой. Он был сильным по характеру. Своенравным, конечно, даже несколько упрямым. Но он был настоящим. Настоящим человеком и настоящим мужчиной.

Ему было пятьдесят пять, и я была его единственной дочерью. Его любимая жена, и моя дорогая мама, умерла пять лет назад, и после этого… После этого… Нашу жизнь перекосило, переживало как-то… Мы тогда стали другими, пережив много горя. Наша жизнь стала другой.