Тело ломит, локоть жутко саднит после вчерашнего проката по ковру к ногам господина Албаева. Ковыляю к ванной комнате, не обращая внимания на вопли злой тётки, но когда открываю кран, чтобы умыться, то тут же взвизгиваю от боли.

Эта полоумная ухватила меня за волосы и пытается тащить.

– А ну отпусти, гадина! – впиваюсь ногтями в её запястье и та, вскрикнув, убирает свою клешню.

Внутри вспыхивает фитиль ярости. Клыки вырастают как в том сериале про сексуальных вампиров. Ну всё, сейчас она у меня без глаз останется.

– Ах ты дрянь! – шипит сквозь зубы. – Я хозяину всё скажу! Он тебя выпорет и в будке собачьей закроет до самого момента, как твой гнилой братец ему деньги отдать не надумает! Радуйся ещё, что хоть эту ночь поспать в кровати пришлось! Я бы тебя в сарае с козами заперла! И жрать бы только солому заставила!

– Что здесь происходит?

Мадина затыкается свой смердящий рот в одно мгновение, бледнеет как стена и отступает на шаг, когда в ванную комнату заходит Албаев.

– Что за крик? – смотрит на неё, потирающую руку с кровавыми следами от моих ногтей, а потом на меня, распатланную и взбешённую.

– Эта кахба[1] отказывается идти работать! – Мадина подняла голову. – Самир, ты будешь её просто так кормить?

– Мадина! – Албаев повышает голос на женщину и смотрит строго. – Кто позволил тебе так называть её? Я разве давал какие-то распоряжения, кроме тех, которые давал?

– Нет, – она опускает глаза, но вижу, как раздуваются её ноздри. Домработница явно не согласна с мнением своего хозяина на мой счёт. – Но Хани нужна помощь на кухне. Азиза беременна и скоро уволится, но и сейчас ей уже тяжко. Хани не справляется, Самир.

Албаев снова переводит взгляд на меня, а потом роняется его, будто ненароком, вниз, проходится с головы до ног, и только тогда возвращается к глазам. Мне же свои хочется тут же опустить. Взгляд Албаева при свете дня ничуть не легче, чем мне показался вчера.

– Мне всё равно заняться нечем, – поджимаю губы и складываю руки на груди, пытаясь хоть как-то прикрыться от его раздевающего, насквозь пронизывающего взгляда. Я хоть и одета, но тонкое платье совсем не скрывает торчащие соски – бюстгальтер я сняла на ночь, терпеть не могу в нём спать. – Могу помочь немного.

Вообще-то я собиралась заявить, что я им тут не рабыня и делать ничего не собираюсь, а если не хотят кормить, так пусть вернут домой! Ну или просто отпустят, а я уж как-то и сама доберусь куда нужно. Но потом мне пришла в голову мысль, что я тут, сидя запертой в комнате, с ума сойду просто. А если смогу перемещаться по дому, то, может, разузнаю, как из этого средневекового дворца сбежать можно.

Албаев хмурится и поджимает губы, потом кивает, ещё раз строго глянув на Мадину, а потом молча уходит из комнаты.

Воздуха тут же как будто становится больше. Он снова заполнил собой пространство слишком плотно. Чувствую, что дрожать начинаю, хотя здесь совсем не жарко.

– Жду тебя внизу, – выплёвывает с презрением Мадина. – И пошевелись давай, а то без завтрака останешься.

Она уходит, хлопнув сначала дверью в ванную, а потом и дверью в комнату, а я, оставшись одна, наконец выдыхаю. События вчерашнего вечера выстраиваются в памяти в стройный ряд, и я чувствую укол отчаяния. Эмоции поутихли, и я ещё яснее понимаю, что собрать деньги Косте будет ой как непросто.

Покачав головой, умываюсь и принимаю душ. Облачаюсь в комплект принесённой вчера Мадиной одежды, убираю волосы в тугой пучок на макушке, проигнорировав платок, и выхожу из комнаты.

Спускаюсь на первый этаж, где меня ждёт Мадина. Она, естественно, снова взглядом показывает мне своё презрение, но я на это только глаза закатываю.